менее все еще оставался вопрос: как согласился дядя?

— А за что ты зла на Конохамару? Что за решение он принял?

— Джуни — джинчурики Кьюби.

Сарада остановилась посреди дороги, не дойдя всего с десяток метров до отчего дома.

— Что? — спросила она тупо. — Значит… биджу на свободе? Но… Нет, подожди…

— Знать не знаю, — отрезала Карин. — Меня в такое не посвящают.

Не дожидаясь ее, Карин вошла в дом. Сарада чуть постояла, осмысливая новости, и последовала за ней.

В прихожей было темно, холодно и душно.

При жизни бабушки и дедушки, тут царили уют и строгость. Много лет после, когда папа и дядя вернулись в Коноху, это место превратилось в военный штаб. Сейчас дом отца стал норой, в которой обитали два нищих зверя, отторгнутых обществом: Карин и ее сын.

Сарада увидела его сразу. Узумаки Джуни сидел на пороге, сжавшись в комок и стиснув голову руками. Лицо скрывали отросшие черные волосы. Он настолько разворошил их, что его прическа напоминала какое-то всклокоченное гнездо. Джуни отрывисто дышал. Футболка была ему велика и на каждом вздохе собиралась на животе глубокими складками. Из горловины выглядывало голое костлявое плечико. Он судорожно поджимал пальцы на ногах и словно не мог найти себе места.

Сарада осторожно приблизилась и присела рядом на порог.

— Эй.

Джуни дернулся и застыл. Сарада коснулась его плеча.

— Джуни?

Ответа не последовало. Мальчик выглядел относительно взрослым. Семь лет — уже большой. Дядя в таком возрасте уже окончил академию, так что этот Джуни явно должен был хотя бы понимать язык, здороваться…

— Эй!

Сарада легко потрясла его за плечо.

Мальчик не реагировал.

Хоть бы постригли. Неудобно же. Даже и лица не видно. Карин совсем за ним не смотрит?

— Чего это он? Всегда такой?

— Не всегда, — отрезала Карин. — Всего день. Как запечатали в него Кьюби, так и не дозовусь.

— А прическа?

Сарада попыталась убрать с лица мальчика пряди волос.

— Она ему не мешает.

Сарада прикусила губу. Она прислушалась к внутреннему голосу, но Орочимару уже давно молчал. Его больше не связывала печать. Наверняка он шарился в глазах в свое удовольствие.

— Ладно.

Насильно развернув мальчика лицом к себе, Сарада зачесала волосы ему назад. Ребенок сжимался и жмурился. Бледный и измученный, но вполне себе миленький.

— Джуни, посмотри на меня.

— Открой глаза, Джуни, — попросила Карин.

Мальчик чуть расслабился. На голос матери он явно реагировал лучше, несмотря на заверения Карин «не могу достучаться». Темные ресницы Джуни дрогнули. Затянутые белесой пленкой темные глаза глядели перед собой в пустоту, даже не фокусируясь. Сарада чуть отшатнулась от неожиданности. Ее пробрало до дрожи.

— Что с ним?

— Он слепой. От рождения.

Мой двоюродный брат… слепой? Слепой джинчурики?

— Серьезно? — Сарада все еще не могла поверить. — Они запечатали Кьюби в незрячего ребенка?

— Он видит! — возмутилась Карин.

— Но ты же сказала…

— Он видит иначе. Как… как я. Только лучше. Видел… А сейчас даже не знаю. Это чудовище, что оно с ним делает? Он так сидит с прошлого утра, и ничего.

Ожил шаринган, и мрачная прихожая осталась позади. Развернулись лабиринты печати.

Интересно, кто запечатал биджу? Кто в Конохе владеет фуиндзюцу настолько высокого уровня? Разве что папа. Но он же ушел… И он бы не стал.

Тьма незнакомой печати расступилась.

Взбесившийся Кьюби бился в цепях. Два якоря с острыми конусами на концах торчали из его пробитых ладоней. Еще одна цепь тянулась к шипастому ошейнику.

Узумаки Джуни стоял в кипящей от рыжей чакры воде и мелко дрожал. Кьюби пытался дотянуться до него, но на каждом рывке его останавливала цепь, а Джуни испуганно шарахался. Убегать ему было некуда.

Ощутив чужое присутствие, брат повернулся.

Даже тут его глаз видно не было за волосами. Сарада невольно поймала себя на мысли, что так даже лучше, чем видеть эту неприятную пленку и расфокусированный пустой взгляд. Возможно, и Карин рассуждала так же?

— Кто ты? — спросил мальчик.

Джуни боялся лиса, однако не хныкал, не истерил и даже не огрызался. Обращался к ней с достоинством. Сараду охватило непривычное волнение. Этот ребенок... Из-за зажатости, слепоты и чересчур длинной челки казалось, он наполовину неживой: существует где-то в других слоях, оставив в реальности лишь свою оболочку. Но его голос прозвучал неожиданно полно. То ли потому, что ей удалось вторгнуться в эти самые слои, где он обитал. То ли просто внешность его была обманчива.

— Я — Учиха Сарада.

Она подошла к нему со спины и обняла за плечи. Кьюби при виде нее перестал бесноваться и настороженно нахохлился. Веретенообразные зрачки в красных глазищах сузились.

— Учиха… Я уж надеялся, что вы все вымерли.

— Ты меня не помнишь, — поняла Сарада. — Выходит, раньше мы не встречались.

— С чего бы мне тебя помнить? — прорычал Лис и дернулся, чтобы ударить ее лапой.

Цепь звякнула, натянувшись. Коготь застыл всего в нескольких метрах над головой. Сарада сохраняла спокойствие. Прошло то время, когда ее мог напугать разбушевавшийся биджу.

— С того, что ты был запечатан в Наруто. И мы вроде как даже нашли общий язык.

Лис рассмеялся. Стены печати задрожали, а чакра под ногами заволновалась и вскипела еще сильнее, покрылась крупными пузырями.

— Я никогда не был запечатан в Наруто.

Сараде показалось, что у нее окончательно поехала крыша.

— Как это понимать?

— В своего щенка Йондайме Хокаге запечатал другую мою половину.

Ситуация немного прояснилась.

— Вот оно что. Значит, ты — тот самый, который был запечатан с помощью Шики Фуджин. Как ты выбрался? Хотя я понимаю. Орочимару ведь вспорол брюхо Шинигами. Значит, ты возродился?

Кьюби приподнял верхнюю губу, оголяя белые клыки.

— Жаль, я опоздала, — тихо сказала Сарада. — Прибыла бы днем раньше, не позволила бы тебя запечатать.

— Проклятый людской род. Ваша доброта всегда одинакова.

Джуни пугливо вжимался в нее спиной.

Сарада поправила очки.

— Есть два варианта. Или ты перестаешь доставать моего брата по-хорошему…

— Или? — нахально спросил Кьюби.

— …или я вправлю эту хилую печать так, что ты не сможешь его доставать.

— Ты просто малявка. Тебе не под силу меня запечатать.

Сарада вздохнула с легкой грустью. «Малявка». Обращение «принцесса», пусть и издевательское, ей нравилось больше. Сердце сжала болезненная