он не отвечает экологической реальности мира, в котором доминируют люди. В Нидерландах, где охота на гусей запрещена, властям сложно справиться с их растущей популяцией, которая вредит посевам и представляет собой угрозу для авиации. На данный момент они решили ликвидировать полмиллиона гусей и травят их газом, но запрет на охоту остается в силе. Иногда единственный способ не убивать животных – это не встречать никаких других животных, кроме них, а именно такого мира нам хочется избежать.

Ганди, который сам испытал влияние джайнизма, проводил различие между истинной ахимсой и ахимсой как слепым фетишем. Подлинное ненасилие – это, например, убить животное, чтобы не дать ему умереть от голода. Может быть, если мы подумаем о зависимости экосистем от контроля популяций, возможностей для такого подхода станет больше.

Охота не безболезненна. Я помню ту загнанную кабаниху в Польше – я видел, как она корчилась на земле, пока ей не перерезали горло. Но я сказал бы, что лучше так, чем если бы ее вообще не было на этом свете из-за уничтожения леса или чем если бы ее задрал волк. Тем не менее охотник несет ответственность. Сегодня группа охотников Safari Club International пропагандирует альтернативные виды оружия, например пистолеты и арбалеты, ставя жажду новизны выше уважения к животным.

От убийства расходятся круги. В слоновьем обществе у старших животных есть особая роль. После их отстрела в национальном парке Эддо-Элефант ученые выявили вспышку смертности самцов, сломанные бивни и колотые раны. Один самец слона решил заняться сексом с носорогом. Убийство возрастных самцов явно оставило молодое поколение без наставников.

Пострадать от охоты могут даже животные, которые в природе являются добычей: в конце концов, они эволюционировали не для того, чтобы на них охотились мы. Благородные олени и косули в районах с хаотичным человеческим присутствием, видимо, испытывают больший стресс, чем там, где имеют дело со своими естественными хищниками. Боялись ли нас звери в Польше? Да, у меня было такое впечатление. Кабан колебался, детеныш зигзагами убегал от собак. Благородные олени, в которых охотники по закону не могли стрелять, казалось, были очень рады, когда от нас отдалились.

Похоже, у животных сложное восприятие охотников. Одна женщина рассказывала мне, что в ее шотландском поместье благородный олень начинал приходить за едой, как только в конце октября заканчивался охотничий сезон. «Они просто знают. Им по десять – двенадцать лет, и они просто помнят эти сезоны». Я слышал историю про шведского охотника, который брал в лес бензопилу, потому что – как он был убежден – лоси привыкли не бояться лесорубов. В Кении слоны научились отличать мужчин-масаев, которые нападают на них с копьями, от прочих местных жителей по цвету одежды.

Даже если убийство помогает поддерживать экологический баланс, оно неизбежно меняет животных. Во время пребывания на Галапагосских островах Дарвин отмечал, что ружье было «почти излишне, потому что я столкнул хищную птицу с ветки прикладом». Охотясь на животных, мы проводим отбор и убираем тех из них, которые нам доверяют. Мы поощряем виды бояться нас. Поскольку охотники убивают самые крупные особи, популяция может измельчать. В Канаде действует запрет на отстрел медведей с медвежатами. В результате оказалось, что медведицы остаются с детенышами лишний год, тем самым защищая самих себя.

Моя самая отрезвляющая мысль была гипотетической. Если какие-то высшие существа посмотрят на нашу планету и решат отбраковать виды, численность которых вышла из-под контроля, не станут ли люди первыми в перекрестье прицела? Согласимся ли мы, чтобы кого-то из наших соседей убрали по дороге в магазин во имя экологического баланса? Пока из штаб-квартиры Google не вырвался какой-нибудь робот с монструозным IQ, мы единственные, у кого есть ружья. Мы – единственный вид, который может думать об экосистемах в целом, и мы несем ответственность за защиту популяций диких животных.

Любовь к животным не может свестись к миру фантазий, где нет смерти и страданий. Смысл в том, чтобы уравновесить наши собственные потребности и благополучие и изобилие животных. Нам не приходится охотиться ради пищи. Если мы ценим только оленей и диких кабанов, мы можем предоставить им бесконтрольно плодиться, но если мы дорожим лесной жизнью в более широком смысле, их численность надо держать в рамках. Раз кто-то готов платить тысячи евро за контроль популяции диких животных, у меня нет принципиальных возражений.

Есть, однако, еще более веский аргумент в пользу охоты: она позволяет сохранить дикие места, в которых животные будут процветать.

* * *

Лев Сесил окончил жизнь в ужасающих муках. Если бы его застрелили из ружья в грудь, он умер бы сразу, но его убийца, Уолтер Палмер, вместо этого выбрал гораздо менее точное оружие – блочный лук. Приличный охотник может убить животное из крупнокалиберной винтовки с двухсот семидесяти метров. Палмер, как говорят, самоуверенно стрелял с девяноста. Что бы там ни происходило в действительности, дантист промазал, и лев умирал много часов.

Но возмущение вокруг смерти Сесила – все эти вирусные посты, петиции и демонстрации у стоматологического кабинета Палмера в Миннесоте – было немного произвольным. Сесил, который жил в национальном парке Хванге, был не первым львом, убитым в этом районе: с 1999 по 2015 год их там застрелили шестьдесят пять. Сесилу ученые надели ошейник. Когда в 2019 году охотники убили в Ботсване слона с аналогичным ошейником, такой шумихи не было.

Негодование по поводу Сесила подпитывалось и рядом неверных представлений. Наверное, самое главное из них – будто смерть Сесила поставила под угрозу популяцию львов. Нетрудно догадаться, почему люди так считают. Как и в случае большинства крупных млекопитающих, тенденции здесь кошмарные: львы потеряли за счет сельскохозяйственных земель и человеческих поселений 90 % своего исторического ареала. Это не вопрос отдаленного прошлого: между выходом первого диснеевского «Короля Льва» в 1994 году и ремейка в 2019 году общее число диких львов сократилось где-то наполовину. (Саундтрек все равно отличный.) Но на юге Африки, где на львов охотятся и где застрелили Сесила, их численность не только не падает, но и растет. В Южной Африке двести тысяч квадратных километров занимают частные охотничьи заказники – это примерно шестая часть площади страны. В Кении, где охоту запретили в 1977 году, львам везет куда меньше.

Когда Джимми Киммел бушевал по поводу убийства Сесила, он показал на экране сайт WildCRU – научного центра Оксфордского университета, который отслеживал этого льва, – чтобы зрители сделали пожертвования. Они перевели $1 млн., и сайт рухнул. WildCRU исследует популяцию львов в «Хванге» более двадцати лет. Зрители Киммела, наверное, удивились