сторону откинуло. Значит, пуля с той стороны прилетела. Это только в дерьмовых боевиках после попадания в него пули невезунчик вперёд валится. В жизни всё иначе. Удар любой пули ни разу не нежное поглаживание, а пули от трёхлинейки или немецкой винтовки на таком расстоянии любой современный бронежилет пробивают. Так что оба пулемётчика бронетранспортёра раскинули своими мозгами в прямом смысле этого слова. Ну и остальным приблизительно так же повезло. Местные охотники белку в глаз бьют, чтобы шкурку не портить, – большая часть формы на егерях оказалась хоть и загажена их кровью, но без дырок.

Понятно, что это кроме моего и Стёпкиных крестников. Этим не повезло от слова совсем. Стёпкины выхватили почти полтора десятка пуль из станкового немецкого пулемёта, порвавших их тела, как Тузик – тряпку, а мой получил всю очередь из автомата. В этот раз мне удалось отсечь четырёхпатронную очередь, а расстояние до мотоцикла было всего метров двадцать. Так что уложил я в немца всю очередь без остатка. Одно жаль. На этого фрица был надет хороший кожаный плащ. Видимо, от пыли. Я такой плащ в своём времени в каком-то фильме про войну на немецком фельджандарме видел. Теперь это хороший кожаный плащ, заляпанный изнутри кровью истинного арийца и с четырьмя вентиляционными отверстиями. Плащей-то ещё полно – почти все мотоциклисты в них были обряжены. Пыль ведь никуда не делась, форму потом чистить заколебёшься, но только один плащ, модернизированный моими руками. Так сказать, эксклюзивная модель.

Дальше понятно – контроль трупов (хватит нам одного раненого по собственной глупости) и полноценная мародёрка. Братья-мотористы, углядевшие, сколько бензина им привезли их внезапно скончавшиеся немецкие интенданты, чуть от восторга как зайчики не запрыгали. И на бронетранспортёре, и на каждом втором мотоцикле были прикреплены двадцатилитровые канистры с бензином. И не пустые. И в баках всех единиц машинерии прилично плескалось. Что характерно.

Шатун всё сокрушался, что нельзя заныкать неожиданно свалившиеся в его руки «ганомаг» и мотоциклы, а я в первую очередь радовался подаренным нам пулемётам и приличному количеству боеприпасов. Опять-таки два несессера со всякими помазками и бритвами нам подогнали, а то мы со Степаном обросли уже, как ёжики.

Все шесть мотоциклов мы Шатуну всё же спрятать помогли. Советом, разумеется. Всё остальное сделали без нас и почти без участия Шатуна. Слив горючку и моторное масло, очередные «цундапы» просто утопили в озере, столкнув их с мостков, к которым пристают рыболовные баркасы. С бронетранспортёром так не получилось. В смысле не получилось надёжно спрятать – задница «ганомага» под водой всё же была слегка видна, а мотоциклы спрятались с концами.

То, что так необычно заныканные средства передвижения найдут немцы, мы совершенно не опасались. Искать замотаются. Масляная плёнка от вытекающего из двигателя бронетранспортёра масла, насухо его же не сольёшь, осела на прибрежном песке. Так что наведутся на «ганомаг» немцы сразу, но вот найти мотоциклы будет совсем непростой задачей. А бронетранспортёр немецкие технари пусть достают. Попробуют, по крайней мере. Мы его до предела камнями загрузили, чтобы фрицам скучно не было. Ну и часть убитых егерей в него пристроили. Не знаю, водятся ли здесь раки, но о местной рыбе позаботиться не помешает.

Собственно говоря, дальнейшие наши действия были просты, как три копейки. Необходимо было завести рыболовный баркас и загрузить его по максимуму тем, что мы посчитали нужным забрать с подворья Шатуна убитого им самим свояка и двух подворьев пленных полицаев.

Гребцы мне были больше не нужны, своих в случае чего хватало, но оставлять в живых сидящих в подполе одного из домов полицаев я не собирался. Двое из них были пришлые, двое местные. Никодимыч и второй примкнувший к нам бывший полицай тоже жили не в этой деревне. Истории я их выслушал в одно лицо, не допустив к разговору даже Степана, но ничего нового для себя не узнал. Обычные житейские истории этого времени, страшные своей обыденностью. Единственное только отметил, что Никодимыч явно врёт как сивый мерин. То есть события, которые он изложил, вполне могли произойти, но он к ним никакого отношения не имел.

Судя по всему, родственник семейства Шатуна просто проверял мою реакцию на свои сказки. Выводить на чистую воду я его не стал, но зарубочку в памяти поставил. В конце концов обратно к немцам он уже не переметнётся, так как с него я взял краткое изложение его действий в бою с поимённым перечнем заваленных им егерей и расписку в сотрудничестве с командиром разведывательно-диверсионной группы НКВД СССР. То есть со мной любимым.

Никодимыч такой подлости от меня не ожидал, но деваться ему было элементарно некуда – от оружия я его к тому времени уже освободил, а неподалеку топтался Степан, по маковку заполненный желанием если не пристрелить бывшего полицая, так выписать ему лёгких или не лёгких трындюлей. Это как пойдёт. Второй бывший полицай подмахнул такие же бумажки не глядя и с явным облегчением. Он тоже пару егерей завалил и, похоже, гордился этим.

Проблема оставалась прежняя: куда мне девать пленных? Вернее, как и где их убить? Другой судьбы я им не отмерил. Предатели, они и в Африке предатели. Проверять полицаев у меня времени не было, а обычный эсэсовско-гестаповский прикол с расстрелом своих братанов элементарно мог не прокатить. Всё же расстрел полицая – это не зверски убиенный из засады эсэсовец из элитного подразделения.

В конце концов, внезапно возникшую проблему я решил по-изуверски просто. Дойдя со Стёпкой до дома, в котором жил свояк Шатуна и где ждали своей участи пленные полицаи, я по одному расстрелял их из «нагана» со своим самодельным глушителем. Бойцы, ведомые Шатуном, дом и сараи к тому времени уже очистили до голых стен и свалили паковать в баркасы всё, что спёрли.

Стёпка приводил ко мне в сарай полицаев, а я приводил приговор в исполнение, спешно накарябав этот самый приговор на одном из последних листов бумаги. Исключительно для отчётности, а то потом припишут мне или Степану расстрел мирных жителей. Под занавес грязной работы мы обложили трупы сеном и дровами, облили керосином, найденным в доме, и перед отплытием подожгли.

Брать с собой полицаев я не собирался – места в баркасах и лодках и без них было мало, а четверо полицаев – это более трёхсот килограммов оставленного в деревне груза. Может быть, это не по-человечески, но мне за глаза хватило художеств семейства Лембоевых.

Оставить полицаев в живых я не имел права, и если пришлые вряд ли могли чем-то