Мы уже говорили, что петербуржцы были привязаны не к квартире, а к месту вблизи их работы. Они не могли найти более дешевую квартиру где-нибудь на окраине, поскольку ежедневные поездки на службу были невозможны. Экономили же, нанимая квартиры выше этажом или во дворе.

Так, герой рассказа Д. В. Аверкиева «Новая барышня» арендовал «скромную квартиру в 3 комнаты, окнами во двор и об одной лестнице», а репортер из рассказа «Лавры и тернии» тоже снимал трехкомнатную квартиру (зальца, кабинет, спальня) во дворе, но на 4(!) этаже.

В рассказе В. Авсеенко «Первая истерика» новобрачная, далеко не бедная («Муж получает полторы тысячи жалованья, с приданного в 42 тысячи по 1700 годового дохода, из них квартира — полторы тысячи»), испытывает ужас от квартиры во дворе:

«Мать: — Но душа моя, ты знаешь, нынче и маленькие квартиры очень дороги. Потом, когда положение твоего мужа упрочится, он может выхлопотать казенную.

Дочь: — Это все во дворе, без швейцара, и на лестнице сторожами пахнет».

Дешевизна квартиры определялась ее дворовым положением при сохранении необходимого набора комнат гостиной, столовой, спальни и кабинета.

Большинство 3–5-комнатных квартир, около 70 %, арендовали семьи чиновников и разночинцев, не более 3 % занимали купцы и оставшиеся 27 % — ремесленники.

Именно относительно доходного дома второй половины XIX века совершенно справедливо утверждение Н. А. Лейкина, что «мелкое чиновничество жило почти той же жизнью, что и купцы». Селились, как правило, также вблизи места своей работы. Как нечто необычное вспоминал Н. А. Лейкин, что его отцу-купцу каждый день приходилось ходить или ездить через Исаакиевский мост в контору, находившуюся в одной из дальних линий Васильевского острова, а они жили на Владимирской улице.

Некоторые отличия устройства жилищ купеческих семей, несмотря на примерно равный с интеллигенцией материальный достаток, объясняются их особой патриархальностью и приверженностью традициям. Все процессы, характерные для интеллигентных семей, запаздывали лет на тридцать в купеческих.

Так, интеллигенция начала массово выезжать на дачи в 1850–1860-е годы, а купцы — лишь в конце века, да и городскую квартиру на лето они обычно сохраняли за собой. В ней жил сам купец, приезжая к своим домочадцам на дачу по воскресеньям. С однажды снятой квартиры старались без особой причины не переезжать.

В купеческих квартирах бросался в глаза контраст в оформлении парадных и личных комнат. Парадные помещения старались обставить с излишней пышностью, хотя и по вчерашней моде; в личных же комнатах стояла кустарная мебель, на полу — домотканые половики, в спальне висело множество икон, иногда даже выделялась специальная молельня — обычно что-то вроде небольшого чулана (без окна).

По благоустройству купеческие квартиры также сильно отставали. Купец снимал квартиру только с русской печкой на кухне. Какие ж пироги, основа питания купеческой семьи, получатся в обычной плите! Да и если заболеешь, что делать без печной лежанки? Долго сохранялось свечное освещение. Хотя водопровод в квартире и был, но умывались, только поливая из кувшина, — такой уважительный ритуал. Ватерклозет не одобрялся, ванна вообще ни к чему — только грязь размазывать, а вот баня — для чистоты да здоровья.

В купеческих квартирах не требовались помещения для прислуги, поскольку все работы по дому выполнялись женской половиной семьи — в этом не видели ничего зазорного. Иногда бывала только кухарка, держали ее за мастерство печь пироги.

В отличие от интеллигенции купеческие семьи чрезвычайно редко пускали жильцов за плату, хотя традиционно в купеческих семьях всегда бесплатно жили приживалы и приживалки; неженатые, незамужние и вдовые родственники.

Хотя примеры проживания жильцов в купеческих семьях все же имели место. Так, Н. А. Лейкин вспоминал, что в середине XIX века дела его отца-купца пошатнулись, и «пришлось сжаться во всем. Мать моя взяла даже трех жильцов к нам в квартиру, которые сделались также нашими нахлебниками. Это были два мелких чиновника — один малоросс Ш., другой уроженец Олонецкой губернии К. При малороссе был еще брат студент-медик. Платили они очень мало, люди были нетребовательные, занимали все трое две комнаты, и один из них, К., согласился даже, чтобы я спал вместе с ним в небольшой комнате, едва достаточной и для одного. У нас был даже один письменный стол, а чиновнику К. приходилось по вечерам заниматься перепиской бумаг. Писали мы двое за одним столом, присаживаясь с разных концов».

Часть ремесленного населения жила в собственных домах-избах на окраинах Петербурга, другая часть, по роду своей деятельности вынужденная жить в центре, арендовала квартиры смешанного использования — жилье и торговое или ремесленное заведение (то есть мастерская, лавка или магазин находились в жилой квартире).

По переписи 1890 года всего таких квартир, где работали или торговали, было 21 379, то есть они составляли 17,5 % всех квартир. Часть из них (6113) не имела жилья, в остальных 15 266 квартирах размещалось не только производство или торговля, но и жилье. В них проживало 124 712 человек, в среднем по 8 человек в квартире.

Для Спасской, Казанской и Адмиралтейской частей характерна высокая доля (до 30 %) квартир с мастерскими и лавками. Квартиры, используемые не только для жилья, в основном располагались в подвальных и первых этажах, составляя до 30 % от общего количества.

Устраивать жилье в подвалах никогда официально не разрешалось, но фактически оно существовало достаточно массово. По переписи 1869 года в подвалах находилось более 7 тысяч квартир с числом жителей 46 тысяч, а в 1890 году 50 тысяч петербуржцев жили в 8 тысячах подвальных квартир. Доли подвального жилья отличались в разных частях Петербурга (табл. 29).

Таблица 29

Доля населения, проживавшего в подвалах в 1890 году (см. карту на с. 2–3)

Как видим, колебания значительные — в 13 раз. Интересно отметить, что в подвалах мало жили на окраинах, где большинство населения обитало в собственных домиках, без подвалов. Зато в фешенебельных каменных домах, составляющих сплошную застройку центра, жилые подвалы были почти в каждом доме. Количество подвального жилья оставалось довольно устойчивым во второй половине XIX века, но доля его плавно снизилась с 8 до 5 %.