— представился я. — Прошу вас принять руководство над спасшимися солдатами. Танк пойдёт назад, выручать выживших... Я возглавлю группу, но мне нужно десять человек: три в экипаж танка и семь человек пехоты. Необходимо спасти остальных солдат и вывезти из-под огня уцелевшую технику.

Лейтенант Сахам думал не долго.

— Мы не сможем им ничем помочь, наш долг спасти тех, кто вырвался из засады, — и он обвёл глазами окружающих нас бойцов.

Вокруг навскидку стояло человек пятьдесят, не больше. Первоначально же колонна насчитывала около трёхсот пятидесяти военных. Итак: пятьдесят вышло из засады вместе с нами, человек сто сбежали в числе первых, значит, остальные на поле боя. Живы они или мертвы, можно было только догадываться, как и о количестве раненых. Очевидно, что их будет очень много, и если ничего не делать, все они в скором времени присоединятся к мёртвым. Потому как это война! И про африканский красный крест я как-то не слышал до сих пор.

— Нам нужно догонять ушедших вперёд, и дать бой повстанцам там, где планировалось! Я, как старший по званию, не разрешаю вам возвращаться в ущелье. Вот победим, вернёмся сюда и отомстим.

— Там погибают люди, лейтенант! Наши товарищи, наши солдаты. Мы — офицеры! У каждого офицера есть долг перед своими солдатами. Бросить их умирать — это потеря чести и шаг навстречу поражению. Да и чем нам воевать, когда вся артиллерия бригады осталась в ущелье?! — махнул я в сторону засады.

— Там нет живых, а раненым мы не поможем, их участь предрешена. И вообще, я приказываю вам выполнять мои распоряжения, а не вступать в пререкания! — упёрся рогом лейтенант Сахам, включив командира.

Солдаты одобрительно помалкивали: никому не хотелось снова лезть в пекло. А придётся!

— На месте боя остались мои ракетные установки, — гнул я свою линию, пытаясь убедить лейтенанта с помощью аргументов. — В нашей армии их очень мало! Да и другую технику желательно вытащить. Без топлива мы до своих не доберёмся.

— Закончится топливо, пойдём пешком. Технику потеряли не мы, а наше командование. Многих из них ты видишь рядом с собой?

— Не вижу. Ну, и что? Я и в бою не видел, кто и где находился, — глухо произнёс я, намекая на самого Сахама. — Возможно, командира полка убили, а его замы ранены или уехали в голове колонны, которая смогла выйти из-под огня противника.

Язык так и чесался сказать «трусливо драпали», но я тактично ушёл от обвинений.

— Неважно, что с ними. Если мы пойдём в атаку, то все поляжем в бою, — стоял на своём Сахам. По его глазам было видно: для себя он всё уже решил.

— У повстанцев мало боеприпасов, для этого они и напали на нас! Забрав наше вооружение, они станут сильнее. Мы не должны дать им такой шанс.

— Нет, это приказ!

— Хорошо, — я развернулся к бойцам. — Кто со мной? Нужны добровольцы, чтобы спасти своих товарищей!

— Я запрещаю! — едва ли не взвизгнул лейтенант.

— Идти спасать своих солдат, — бросил я, вполоборота обернувшись на него, — не может запретить мне ни один командир! Я иду на смерть ради других. Что тебе не понятно, Сахам?! Никто и никогда меня за это не осудит.

Я усмехнулся. Вышло несколько пренебрежительно, хоть и старался говорить спокойно. Левую щеку подёргивало. Похоже, на разодранном в кровь лице это выглядело зловеще, что значительно усиливало эффект от произнесённых слов. Мой спокойный тон резко контрастировал с выражением моего же лица.

Из окружавшей нас толпы вышли всего трое бойцов, все прочие остались стоять. Оглянувшись на этих храбрецов, я хмыкнул, а потом, запрокинув голову к небу, расхохотался как сумасшедший.

— Змееголовый, услышь меня! Ты видишь, как измельчали солдаты в Африке?! Они растеряли отвагу и мужество и уже не способны идти на выручку своим товарищам и братьям! А когда-то чёрные воины шли в атаку против винтовок с копьями и мечами! Шли на смерть и умирали молча без всякого страха. Как изменился мир, как он изменился…

Правая рука опустилась к кобуре, расстегнув её одним ловким движением.

— Лейтенант, ты предатель. Ты предаёшь не только свою честь, если она у тебя есть, но и своих солдат. Такие как ты недостойны жить.

Лейтенант не сразу уловил мои намерения, а когда до него дошло, оказалось слишком поздно. Правая рука скользнула в кобуру, молниеносно выхватив оттуда «Мамбу». Лёгкий щелчок снятого предохранителя, нажатие на спусковой курок… Безотказный пистолет выстрелил, и тело эфиопского офицера рухнуло.

Сделав шаг вперёд, я прицелился и пальнул прямо в голову, добив труса и предателя. Красноречиво повёл пистолетом в сторону толпы, но никто даже не дёрнулся прийти на помощь мёртвому или как-то опротестовать это убийство. Наклонившись к телу, я провёл рукой по голове трупа и, собрав с него кровь, поднял окровавленную руку вверх.

— Его кровь на мне. А моя — во мне! Тебе, Змееголовый, посвящаю его душу.

Будто в ответ на мой призыв, большая серая туча на миг заслонила солнце, наводя тень на растерявшуюся толпу и словно отвечая: «Тебя услышали!». Этот момент не укрылся и от солдат, многие из которых невольно возвели глаза к небу.

— Лейтенант Сахам — предатель и трус, проклятый всеми богами Африки! Больше офицеров не осталось, поэтому... — сделал я небольшую паузу, а потом громогласно заорал: — Слушай мою команду: разобраться, кто пехота, кто артиллерист, кто танкист! Строиться, вашу мать, по категориям!

Бойцы зашевелились, собираясь по родам войск. Теперь указания можно раздавать адресно:

— Ты и ты, — я ткнул пальцем в стрелков, — проверить пулемёт на броне! Вам, — указал рукой на солдат в танковой форме, — привести в боевую готовность орудие и пулемёт на танке! Всем проверить оружие! Раненых в броневик! Возвращаемся назад и снова вступаем в бой. Танк и броня останутся на входе в ущелье, бойцы пойдут в атаку во главе со мной. Кому что не понятно?

Возражений ни от кого не последовало. Дождавшись выполнения своих команд, я снова заорал:

— К бою!

Среди спасшихся мехвода танка не наблюдалось, зато нашлось несколько моих артиллеристов, да и не моих тоже. Раненых, вернее легкораненых было всего пятеро. Остальные, видимо, просто не смогли залезть на несущиеся боевые машины.

Я влез в танк и, развернув громоздкую машину, направил его в сторону ущелья. За мной, правда не сразу,