Миной Харкер. Мальчик перенес три «припадка» или «приступа», во время которых трясся, бился и дергался. Вращение глазных яблок. Судороги. В пароксическом состоянии бормотал странные слова. Истории или свидетельств эпилепсии нет. Родители обеспокоены. Муж склонен к истерии.

По настоянию родителей тщательно обследовал мальчика. Физического расстройства не обнаружил. На вопрос, испытывал ли он стресс в последнее время, получил утвердительный ответ. Медленная смерть близкого друга семьи. Проблемы в школе и, очевидно, дома. Отец явно пьет. Лично я подозреваю, что мальчик либо притворяется, либо переживает муки переходного возраста, который скоро пройдет. С удовольствием выписал укрепляющий сироп. На этом прием благополучно закончился, и мы распрощались.

Один любопытный постскриптум. Направляясь к двери следом за родителями, мальчик на мгновение задержался подле меня и тихо прошептал, что моя жена никогда меня не любила и за последнее время изменила мне пять раз.

Я ошеломленно уставился ему вслед, потеряв дар речи от потрясения. Разумеется, то была просто фантазия, взбредшая мальчику в голову. Ну откуда он может знать о моих недавних семейных неприятностях?

Тем не менее я буду очень рад, если Харкеры никогда больше не появятся в моем приемном кабинете.

Из личного дневника Амброза Квайра, комиссара лондонской полиции

11 января. Когда-то я просыпался ни свет ни заря, быстро спускался к завтраку, а потом спешил в Скотленд-Ярд, чтобы начать напряженный рабочий день. Когда-то я подчинял свою жизнь долгу и всеми силами старался исполнять свою клятву защищать горожан как служитель закона. Когда-то я был полицейским и человеком чести.

Сегодня я трус, вассал и агент врага. Однако ужасный парадокс состоит в том, что никогда прежде я не был счастливее и не получал столько радости, как в настоящее время. Такова природа любой привычки в высшей степени соблазнительного характера. Теперь я гораздо лучше понимаю безвольное поведение поедателя лотоса, лауданумного наркомана, морфиниста, неспособного прожить ни дня без инъекции.

Сегодняшнее утро в своем роде показательный случай: последовательность событий, типичных для моей нынешней жизни.

Незадолго до одиннадцати (часа, когда я обычно встаю теперь) меня разбудило холодное прикосновение ко лбу и легкое трение твердого соска о мои недостойные губы. Мне снилось детство, однако, осознав постороннее присутствие в спальне, я с судорожной поспешностью прорвался из сна в явь.

Я сразу понял, кто со мной: незваная гостья, ночная бродяга, та, которая летучая мышь и туман. Его темная вестница, дарительница мучительной радости.

Я жадно потянулся языком. Она выгнула спину, и ее грудь оказалась вне досягаемости. От нее шел упоительный запах каких-то пряностей, вечернего воздуха, свежей земли.

В блаженстве лежа под ней, я пробормотал ее имя:

– Илеана…

Она посмотрела на меня с глубоким презрением и сказала:

– Теперь уже совсем скоро. Сегодня день двойного удара. Твое дело хранить молчание. И препятствовать любым попыткам расследования.

– Но… – Я попробовал пошевелиться, но обнаружил, что руки и ноги меня не слушаются. – Я не могу вечно сдерживать подчиненных. Американец возмущается все больше.

Она рассмеялась, божественная дьяволица. Но в ее глазах не было подлинной веселости, ведь смех у нее всегда злобный.

– Молчи, мистер Квайр. Молчи и делай, что велено. А после сегодняшних событий уже никто не сможет остановить нас.

Я тяжело сглотнул:

– Да, любовь моя. Хорошо. Но не могла бы ты… прошу тебя… – Я попытался вытянуть шею в надежде соблазнить ее веной.

Она зарычала при виде зрелища, которое, подозреваю, было весьма жалким.

– Ты хочешь напитать меня?

Я с трудом кивнул.

– Возможно, позже, – сказала Илеана. – Если ты будешь ну очень хорошим мальчиком.

И в следующий миг она исчезла. Ускользнула обратно в тень, стала единым целым с тьмой.

Должно быть, меня уже заждались в Скотленд-Ярде. Сейчас встану, оденусь и буду делать, что велено. Но мне еще надо заставить себя пошевелиться. После ухода Илеаны я так и лежу в постели. Пишу в дневнике – и плачу.

Буквально минуту назад я услышал отдаленный грохот: первый из взрывов.

Из личного дневника Мориса Халлама

11 января. Ни один честный человек не назовет мою жизнь безгрешной и беспорочной, но, безусловно, я не творил ничего настолько ужасного, чтобы заслужить все бесчисленные жестокие наказания, которые постигают меня теперь. Похоже, боги переменчивы по отношению к тем, кто их больше всего любит: каждое доброе дело карается так же, как и каждый проступок.

Я думаю (хотя и не уверен), что минуло четыре дня с тех пор, как я собрал достаточно силы, чтобы взять перо и записать свои мысли. За время, прошедшее с предыдущей записи, моя очевидная болезнь только усилилась. Я валяюсь пластом здесь, в роскошном отеле. Слышу разные голоса, много смеха и пускай смутно, но все же осознаю характер деятельности, происходящей в смежной с моей комнате.

Удовольствие? Да какое там. Радость мне неведома. Единственным приятным событием остаются вечерние визиты мистера Шона, когда он садится подле меня и уговаривает выпить из чаши. Лекарство, как всегда, густое и мерзкое, но я все равно пью. Габриель уверяет, что оно мне на пользу и со временем принесет исцеление.

Спрашивать, верю я ему или нет, теперь уже нет необходимости. Ведь я с самого начала знал, что за всеми его медоточивыми речами скрываются темные вещи.

Вот как выглядели все мои последние дни: я спал, видел сны, слышал приглушенные голоса солидных людей, вечером заходил Габриель и давал мне лекарство. С течением времени даже самое странное становится обыденным и из ряда вон выходящее превращается в рутину. А с тех пор, как мы поселились на Шарлотт-стрит, вообще ничего не менялось – то есть не менялось до сегодняшнего утра.

Я проснулся в одиннадцать без малого. Хотя шторы на окнах тяжелые и плотные, в комнату все же пробивалось немного чистого, ясного, холодного света, свойственного только английской зиме. Единственный солнечный луч лежал прямо на моих веках, побуждая проснуться.

Открыв глаза, я обнаружил, что не один в комнате. Моя гостья была мне незнакома. Хрупкая молодая блондинка, прехорошенькая, но с испачканным лицом и растрепанными волосами, как если бы она недавно подверглась нападению. В глазах затравленное, измученное выражение. На грязном платье пятна, похожие на кровавые.

Женщина ходила взад-вперед у изножья моей кровати, с тревогой поглядывая на дверь в соседний номер.

– Вы проснулись? – спросила она.

Я безуспешно попытался произнести нужные слова.

– Я Сара-Энн, – сказала она, отвечая на вопрос, который я задал бы, кабы мог. – И я здесь, чтобы спасти вас, если сумею.

Мне удалось ответить лишь нечленораздельным бульканьем.

Затем эта молодая женщина, эта Сара-Энн, подошла ко мне, подняла с кровати и помогла