теперь понимаю) и прокричала пять отчаянных слов:

– Стойте! Не подходите! Стойте все!

Что-то в ее голосе заставило нас подчиниться не задумываясь.

– Дорогая… – начал Артур.

– Прошу вас!.. – одновременно с ним начала я.

Но Каролина не дала нам договорить. К тому времени было уже слишком поздно.

– Разве вы не понимаете? – пронзительно возопила она. – Разве не видите? Он возвращается. Он жаждет мести, и он хочет забрать… забрать своего мальчика.

Едва прозвучали последние слова, чья-то рука задела мою руку. Я опустила взгляд. Рядом стоял Квинси, устремив на меня глаза, полные детского страха, какого я уже много лет в них не видела. Рисовальный альбом был зажат у него под мышкой.

Каролина подняла саквояж высоко над головой.

– Кэрри, пожалуйста! – взмолился Артур. – Прекрати! Иди ко мне.

– Ты – сосуд! – бессмысленно крикнула она. – Бедный мальчик! Ты должен стать сосудом!

Она наверняка сказала бы больше, но тут одновременно произошли две вещи. Во-первых, Квинси внезапно рухнул на землю и забился в очередном припадке, бешено вращая глазами и пуская слюни с пеной.

Второе событие было еще страшнее.

Саквояж над головой леди Годалминг взорвался. Бомба, находившаяся в нем, сделала свое черное дело. А потом все вокруг поглотил огонь, и дым, и ужас, словно всякое зло, которого мы когда-либо боялись, теперь начало свершаться.

Из личного дневника Амброза Квайра, комиссара лондонской полиции

11 января (продолжение). Когда отдаленный грохот взрыва возвратил меня к тревожной действительности, в моих мыслях наступила полная ясность, какой не было уже несколько недель – с тех пор, как я встал на этот темный путь. Ко мне пришло внезапное, но совершенно неоспоримое понимание, сколь преступно я нарушал свой служебный долг, сколь низко позволил себе пасть и сколь всецело был обольщен существом, в котором нет ничего человеческого.

При мысли о своем участии в гнусном сговоре и о своих предательствах я испытал единственно жгучий стыд. Я мгновенно понял, где должен находиться сейчас и что должен делать: за своим рабочим столом в Скотленд-Ярде, снова у штурвала корабля, направляя и воодушевляя подчиненных.

Тогда я принял ясность сознания за некоего рода освобождение. И только теперь, когда все закончилось, до меня дошло, что то была просто часть ловушки.

Я выбрался из-под одеяла. Я встал. Я крикнул камердинера, я подергал шнурок колокольчика, но все безрезультатно. Озадаченный, я крикнул еще раз, но опять не услышал в ответ ни звука. Да и вообще в доме стояла странная тишина, необычная для такого часа.

Томимый дурными предчувствиями, я, делать нечего, умылся и оделся самостоятельно. Рассмотрев себя в зеркале, я решил, что выгляжу немного лучше прежнего, несмотря на небритость и общее впечатление неухоженности и никем-не-любимости (остаточный след от нее, полагаю).

Думая о приглушенном грохоте взрыва, разбудившем меня, я с новой силой почувствовал необходимость действовать. Ведь говорила же о каком-то «двойном ударе» Илеана, сидя верхом на мне, такая соблазнительно гибкая и податливая.

Я заторопился выйти из дома, но напоследок еще раз крикнул камердинера или кого-нибудь из слуг. Никакого ответа. Наверное, мне следовало сразу же поспешить на улицу и взять извозчика до Скотленд-Ярда. Может быть, тогда мне удалось бы ускользнуть от нее. Вряд ли, конечно, но все-таки не исключено. Однако вместо этого, поскольку ко мне вернулась былая и, надеюсь, присущая мне порядочность, я решил перед уходом обыскать дом.

Время мое неумолимо истекает, а потому у меня нет возможности сколько-либо подробно описать свои поиски, которые с каждой минутой становились все лихорадочнее. Нет возможности обстоятельно рассказать, как я рыскал по всем комнатам и коридорам или как возрастала моя тревога, превращаясь сначала в страх, а потом в ужас. Достаточно будет просто сообщить, что в конце концов я нашел всех четверых своих слуг в судомойне – мертвыми и уложенными друг на друга с неуместной, прямо-таки издевательской аккуратностью. Все они были белее мела: полностью обескровлены. На полу вокруг них я не увидел ни пятнышка: где бы теперь ни находилось вещество жизни, еще недавно текшее у них в жилах, в моем доме его не было. Я попытался (правда, изо всех сил попытался) прочитать молитву за упокой душ этих несчастных, но ничего не вышло. Слова попросту застряли у меня в горле.

Я повернулся и бросился прочь из дома, на свет дня.

На улице меня охватило страшное замешательство – в прежние дни такое состояние я счел бы адовым проклятием, но в последнее время оно стало для меня слишком привычным.

Мне следовало бы взять кэб до Скотленд-Ярда. Но вместо этого я, повинуясь инстинкту, двинулся к центру города пешком.

Знакомый старый путь. Я – как почтовый голубь. Мои ноги, голова, душа лучше знают, где мое место сейчас.

С такими вот глупыми и губительными мыслями в голове я пустился в свой последний поход. Я надеялся, что еще можно что-то сделать, чтобы исправить мое предательство и восстановить справедливость. Но если я и питал какие-то надежды, все они были пустыми – пустыми, тщетными, беспочвенными.

Я торопливо шагал по улицам, в скупом свете январского дня. До вечера было еще далеко, но казалось, темнота с пугающим упорством вторгается в мир даже раньше, чем бывает в самую глухую зимнюю пору. Тени вокруг удлинялись с противоестественной скоростью, словно минуты текли гораздо быстрее, чем допускает наука. Температура воздуха, по ощущениям, стремительно падала, и я в своем теплом пальто начал дрожать от холода.

Я шел и шел вперед. Но идти становилось все тяжелее. Каждый следующий шаг давался все с большим трудом, требовал все большего напряжения сил. Даже не знаю, как описать это тому, кто ни разу не испытывал ничего подобного, – ну разве только скажу, что ощущение было такое, будто к поясу сзади у меня привязан незримый эластичный шнур и чем энергичнее я порываюсь вперед, тем сильнее меня тянет назад. Как долго это продолжалось, не могу сказать, но точно знаю, когда (уже в сумерках) и где (на углу Блайли-стрит) мне открылась истинная причина моего состояния.

Там, в быстро сгущающихся тенях, я услышал в своей голове хорошо знакомый голос с легким европейским акцентом, вызывающий в воображении картину густого леса и пустынной дороги.

– Мой милый Квайр, мой Амброз, тебе от меня не скрыться.

Илеана присутствовала рядом – и отсутствовала. Я не видел ее, но она была здесь, со мной. Словно тонкий туман или звуки далекой музыки. Голос ее звучал шипящим шепотом.

– Даю тебе последнее задание, которое ты выполнишь в