Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отпустите меня, – рискнула Марина. – Я клянусь, я не пойду в полицию.
Не открывая глаз, Нина ответила:
– Пойдете, Марина, обязательно пойдете. Иначе и быть не может. Как бы я хотела, чтобы ваш дом оказался заброшенным. Мне очень жаль, что мы втянули вас в этот кошмар, но другого выбора у нас нету. Мы еще ответим за все зло, причиненное вам.
– Я же вижу, вы не такая, как он, – попыталась Марина еще раз, – вы добрая. Зачем…
– Вы не знаете меня, – вдруг рассердившись, сказала Нина, – я не добрая. Мы совершили несколько преступлений. За нами тянется кровавый шлейф убийств и ограблений; в ящиках, которые вы видели – героин. Так что не говорите мне, что я добрая. Не нужно меня идеализировать. Я спокойно смотрела, как он убил троих людей, я помогала ему проникнуть в этот дом, не заботясь о судьбе его обитателей; и я не стану помогать вам уйти отсюда. Вы заметили во мне сострадание, но ему грош цена; никчемные муки совести, ни на грамм не делающие меня лучше него. Как и все, вы романтизируете преступников. Вас приучили к этому книги, кино, вся культура прошлого и настоящего, – она с жалостью и одновременно с презрением посмотрела на Марину. – Вы видите на наших черных душах светлые пятна, ореол благородности светится над нашими головами. Но ничего этого нет. Это образ, придуманный писателями и киноделами, потому что без него бандит будет неинтересен, однобок, примитивен. В убийце и грабителе должна быть изюминка, верно?
Марина с ужасом смотрела на Нину. Она уже пожалела, что начала этот разговор. Глаза девушки горели безумием и ненавистью. Сейчас она боялась ее даже больше, чем мужчину с пистолетом, который с кем-то спорил в соседней комнате. Заметив это, Нина опомнилась и постаралась говорить мягче.
– Никакой изюминки нет. Душа отморозков черна, как ночь, и не пытайтесь усмотреть в ней проблески света. У нее нет оттенков. Такая душа жаждет только одного – любой ценой получить то, чего ей вдруг захочется.
Нина встала на ноги. По ее щекам текли слезы.
За окном послышались приглушенные голоса Токаря и Винстона. Их торопливые шаги. Затем звук мотора и чваканье земли под колесами отъезжающей машины.
– Я не могу вас отпустить. И я не уверена, что, если мне придется выбирать между вашей жизнью и его свободой, я выберу первое, – сказала Нина и вышла из комнаты.
Глава 37
Как вы думаете, за что можно избить человека до полусмерти?
Я поскользнулся…
Общая столовая. Три окна выдачи питания. Нам запрещено к ним приближаться. Раб получает еду через черный ход. В трех чанах. Первое, второе и чай. Чаны эти утаскиваются вдоль стены в самый дальний угол обеденного зала. Там наши столы. Рядом с бачками отбросов. Скатерти иные, чем на всех остальных столах. Это опознавательный знак на случай, если кто-нибудь захочет сесть за них по ошибке. По той же причине вся наша посуда помечена буквами «С. П.» – спецпосуда.
Когда приезжает комиссия, мы остаемся без еды. Потому что никак нельзя поборникам прав человека видеть три алюминиевых бака с баландой, стоящие отдельно. Пламя праведного гнева может испепелить погоны начальника колонии. О получении же пайка из общей кормушки даже во время приезда самой серьезной комиссии не может быть и речи. Правда, после того, как все посторонние уедут, нас все же покормят. Внеурочно. Начальника можно понять. Выкручивается, как может.
Я поскользнулся…
Заключенные не раз поднимали вопрос о том, чтобы рабы подходили к своим столам через отдельный вход, а не перлись сквозь ряды обедающих мужиков. Это не эстетично – жрать, когда мимо тебя снуют рабы со своими крынками. Но отдельного входа нет. Сделать – технически сложно и дорого для колонии.
Терпят мужики, скрежеща зубами.
Торопливыми шагами, пригнув голову, я пробираюсь вдоль стены к своему месту, не подозревая о том, что Аннушка уже разлила масло.
Аня – тридцатилетняя шлюха. Он расплескал на пол остатки жирного супа и не удосужился протереть за собой. Ему простительно. Ему вообще многое спускают с рук. Говорят, Аня сосет лучше любой порноактрисы. Это дорогого стоит.
Я поскользнулся…
Падая, я ухватился за скатерть одного из столов. Рефлексам плевать на социальные правила. Мужикам плевать на рефлексы. Я ухватился за скатерть. Тем самым испортив ее. Привел в негодность. Забобрил. Вместе с ней и всю посуду, что стояла на столе. В идеале надо бы заменить и сам стол.
Я упал. Тарелки с объедками полетели на меня почти одновременно с пинками разгневанных пострадавших мужиков. Я испортил ужин троим хорошим людям. Что еще я заслужил, как не удары ногами?
Среди избивающих меня был зэк по кличке Машинист. Он бьет с чувством. Пинает от всей души.
А я лежу на полу, закрывая руками голову, и в собравшейся вокруг меня толпе пытаюсь увидеть лицо Воланда…
* * *
Небо над Залежено окрасилось кроваво-красным. Солнце уходило за горизонт. Заканчивался бесконечно долгий день.
– А если он не приедет? – спросила Нина.
Токарь стоял у окна и поминутно в него выглядывал через крохотную щель в шторах.
– Кто? Винстон?! Херню не неси. Я его почти двадцать лет знаю. Мы с ним такие дела вместе проворачивали, на десять пожизненных хватит. Он мне почти как брат.
– Ну а вдруг?
– Никаких «вдруг», – отрезал Токарь, – он приедет! – А про себя подумал: «Да где его черти носят?»
Он волновался. Нина озвучила вслух то, о чем он даже не решался подумать, хотя подобные мысли начали закрадываться в его голову с наступлением заката. В глубине души он допускал, что Винстон мог бы его предать. В этот раз – мог бы. Токарь загнал себя в ловушку. Слишком высока вероятность, что ему не удастся выпутаться. Помогая ему, Винстон сильно рисковал. Сотни тысяч долларов уже были в его руках. Никогда прежде их дружба не испытывалась таким искушением предать, как теперь. Токарь проклинал себя, что не настоял на том, чтобы поехать вместе с ним.
Он достал телефон. Набрал номер Винстона. Михаил Круг дважды успел пропеть припев «Кольщика», после чего включился автоответчик. Тогда он позвонил снова. В этот раз Винстон сбросил звонок почти сразу. Выругавшись, Токарь сунул телефон в карман.
Подозрения складывались из отдельных мелких фактов в целую картину: «Не захотел взять с собой», «яблоки уже у него», «четыреста тысяч баксов», «я по уши в дерьме, а он чист, как жопа новорожденного», «он не