на ключевые позиции, с кем заключать договоры, и обрисую примерный план работы на год.

– Круто, – веселеет Олег. – Считай, ты принят.

– Отлично. Зарплата вот такая.

Я беру еще одну салфетку, пишу на ней цифру и пододвигаю к нему.

– Ты охуел что ли? – мой троюродный братец вытаращивает глаза.

– Дело твое, – я пожимаю плечами. – Можешь сам встать во главе компании. Можешь поискать того, кто в этом разбирается лучше меня. Как хочешь.

Я не прощаясь ухожу, а через два дня мне звонит Олег и цедит в трубку, что согласен на мои условия.

– Ты рад, – не спрашивая, а утверждая, говорит Нюта, когда вечером мы лежим, обнявшись.

– Рад.

– У Громовых была скучноватая для тебя работа, да? – улыбается она, и я снова поражаюсь ее проницательности.

– Есть такое, – соглашаюсь я и целую ее в висок, тонко пахнущий цветами. – Я устал от однотипных задач. Плюс они меня все равно полностью не загружали, так что пока я останусь и у них, и в НДК. А потом, может, еще где-то поработаю. В роли консультанта можно будет переключаться на разные проекты, и да, меня это очень радует. А еще я рад, что благодаря мне компания не полетит в жопу. Там работает слишком много людей, они не виноваты в том, что мой отец… Ладно, не будем о нем.

– Тогда, может, имело смысл все же выкупить акции у этого Олега? – осторожно спрашивает Нюта. – У меня есть то, что мне тогда перевел папа, плюс…

– Нет, – резко отвечаю я. – Твои деньги – это твои деньги.

– Они наши, – возражает Нюта, недовольно поджав губы.

– Неа, моя хорошая. Наши – это те, которые для нас заработал я, – ухмыляюсь в ответ. А потом уже серьезно добавляю: – На самом деле я и не хочу быть владельцем. Роль консультанта меня устраивает больше, потому что она дает свободу. Не я работаю на корпорацию, отдавая ей все свое время и силы, а она мне платит за заранее оговоренное количество часов, которое я ей посвящаю. Я хочу быть хозяином своей жизни и сам решать, что мне делать: работать в офисе над интересной задачей или укатить с тобой на две недели на море.

– Наверное, ты прав, – через паузу отзывается Нюта.

– Я всегда прав, – довольно ухмыляюсь я.

– Боже, ну какой же ты самоуверенный, Яр! – закатывает глаза она и швыряет в меня подушкой. Я ловлю ее, отбрасываю в сторону и прижимаю Нюту к себе.

– Я такой, ага. Но ты ведь все равно меня любишь?

– Люблю, – выдыхает она, и в ее голосе больше нет и намека на шутку. – Люблю сильнее всего на свете.

У меня перехватывает горло, и я целую свою любимую девушку так, чтобы и она тоже поняла: дороже ее у меня никого нет и не будет. Она весь мой мир. И я сделаю все, чтобы она была счастлива.

Эпилог. Нюта

Мне всегда казалось очень абстрактным понятие «родины», а ностальгия виделась мне немного надуманным и наигранным чувством. Ну неужели, думала я, за границей ты действительно ходишь и тоскуешь по каким-то там берёзкам или родным полям?

Но, прожив полгода в чужой стране, я вдруг в полной мере ощутила, что это такое – соскучиться по родине. Соскучиться по тому, чтобы все люди вокруг тебя говорили на твоем языке. Соскучиться по знакомой еде, соскучиться по немногочисленным друзьям, соскучиться по понятной медицине и привычной погоде. Оказывается, дело вовсе не в березках. А кое в чем другом.

Так что я не врала Яру, когда говорила ему, что хочу вернуться. Я понимала, почему его напрягает это решение, и сама немножко боялась, не изменится ли наша жизнь после возвращения, но мне надо было: кроме всего прочего, я еще и очень вымоталась от учебы. Меня утомило засилье современного искусства, на которое брали курс в Лондонском университете. Нет, я ни в коем случае не принижаю значимость современного искусства: это очень важно – быть на волне и искать новые формы, но проблема в том, что я уже нашла свою форму, и других мне не надо.

И да, мое направление – это классическая живопись, которая может кому-то показаться скучной, но я не могу работать в другой манере. Я хочу писать людей, хочу создавать те самые классические портреты маслом, акрилом и акварелью, потому что это именно то, что меня заряжает и вдохновляет. Забавно, что как раз тот жанр, который у меня никогда не получался, сейчас оказался тем, чему я бы хотела посвятить всю свою жизнь.

Мне хочется, чтобы благодаря моим работам люди увидели красоту, чтобы они увидели, что красота бывает разной. Толстый или худой, со светлой или темной кожей – все это красиво. Прямые или кудрявые волосы, рыжие, чёрные или седые, и даже вообще без волос – во всём этом есть красота. Индивидуальная, настоящая, живая. Я готова искать красоту в каждом человеке, я готова искать её всю жизнь – это то, что меня вдохновляет и дает мне энергию.

И поэтому когда я, ещё сидя в Лондоне, увидела, что идёт сбор заявок на грант, в рамках которого можно будет ездить по всей России и рисовать портреты женщин разного возраста и разных национальностей, то сразу же подала туда заявку. Результаты ещё не объявили, поэтому я пока ничего не говорила Яру, но это тоже была одна из причин, по которой мне хотелось вернуться.

Я хотела вернуться и к нашим занятиям с Георгием Исаевичем. Я зашла к нему в гости с подарками из Лондона и с новыми работами, мы с ним замечательно посидели за чаем с конфетами, но он меня расстроил, сказав, что заниматься со мной больше не будет.

– Ты уже сложившийся художник, Левинская, – сказал он в своей обычной грубоватой манере, как будто ругал меня, а не хвалил. – У тебя и раньше был свой стиль, но за эти полгода ты прям набила руку и окончательно сложилась как творец. Учить тебя теперь только портить. Работай дальше сама, девочка. Как видишь, как чувствуешь. Нужен будет совет –