Знать бы ещё, что в ней намешано?

«Подумав — решайся, а решившись — не думай,» — голос Ансельма излучал поддержку.

— Вы погрузитесь в состояние транса, — заговорил Брааха. — Захватчик успел хорошо изучить тебя, девочка. Не удивляйся тому, что твоё прошлое открыто для него, как на ладони. Он бросит против вас всё, что имеет. Ваши страхи, сомнения, сожаления. Обратит против вас всю вашу застарелую боль. Помните, всё это имеет власть над вами, только если вы этому позволите.

Фурия медленно выдохнула, успокаивая нервы, натянутые, как канаты. Поднесла ко рту плошку и резко отхлебнула. Неприятный вкус аниса шибанул по рецепторам. Она аж скривилась. Во рту скопилась тягучая слюна. Хотелось сплюнуть, но её повело. В голове зашумело и орчанка неловко плюхнулась вначале на пятую точку, а потом и на спину. Перед глазами крутились узоры из сучков, проглядывающих в досках.

— Не сопротивляйся, дитя, — голос табакси расплывался. — И пусть боги будут к тебе милостивы сегодня.

Шум замедлялся, пока не превратился в одну затяжную ноту. Девушка падала спиной вперёд в бескрайнее море мглы. Абсолютная тишина ударила по ушам. Исчезли запахи. Тело приземлилось на поверхность мягкую и податливую, как кисель. Расплавленный серые клубы дыма тянулись насколько хватало глаз.

Она замерла, припав к мерцающей поверхности, словно дикая кошка, и прислушалась ко всем своим чувствам. Ничего. Абсолютно стерильная среда. Двинулась вперёд наугад и прошла всего несколько шагов, прежде чем перед ней заклубилась стена, сотканная из тьмы.

Сцепив зубы, Фурия ступила сквозь неё и оказалась в своей детской.

Она помнила этот плакат с рыбкой, плывущей против течения. Эту кровать. Фотографии сердитой девочки на стенах, что вечно не хотела, чтобы её снимали. По центру помещения стояла коляска. Та самая. Металлическое чудовище. Символ её неполноценности.

Опустив взгляд, девушка увидела не привычную оливковую кожу, а её прежнюю. Бледную. Покрытую веснушками. Больше она не стояла на своих двоих. Сидела. В коляске. Снова.

На плечо девушки опустилась маленькая рука. Столь знакомая. Мама.

Она выплыла вперёд, не поворачиваясь к Авроре лицом. Замерла напротив спортивных наград и медалей. Столь же знакомым подрагивающим голосом заговорила.

— Знаешь о чём я жалею, доча?

— Мама?

— Что ты не умерла. Там. На склоне горы.

Слова ударили её под дых, выбивая почву из-под ног. От пришедшей в голову метафоры девушку пробило на нездоровый истеричный смех.

— Я всегда знала, что мне досталась бракованная дочка. Пока другие росли нормальными людьми. Слушались родителей. Усердно учились. Пошли на нормальную работу. У меня родилась ты. Неудачница! Ну вот. Теперь внешняя оболочка соответствует внутренней сути.

Невысокая женщина обернулась и растянула губы в жуткой механической улыбке. В ней не было ничего живого. Никаких эмоций. Симпатии. Любви.

— Неправда, — прошептала Аврора.

— Не дерзи матери! — взвизгнула женщина. — Ты хвасталась спортивной карьерой. Где она сейчас? Я знала, что из тебя никогда и ничего не выйдет! — голос говорившей набирал обороты.

— Ложь! — дрогнул голос девушки.

— Ты получила ровно то, что заслужила! Ты причиняла мне боль день за днём. Ты плевала на наши чувства. Я стыдилась тебя. Отец не подавал вида, но ты разбила ему сердце. Он умер из-за тебя! Мы хотели другую дочь. Нормальную!

Аврора сжалась, ощущая как злые обидные слова ранят её, оставляя кровавые царапины на коже.

— Ты осталась калекой! И ты умрёшь никчёмной калекой! Одна!

Сидящая в кресле худая фигура скрючилась, закрыла уши ладонями. По её лицу струились слёзы. Голос матери звучал всё громче и громче. Он рвал барабанные перепонки. Проникал сквозь любые преграды.

Девушка не выдержала. Вскинула руку и сжала её в кулак. Мать подступила.

— Давай. Ударь меня. Мы обе знаем, это всё, на что ты годишься. Только так и умеешь решать свои проблемы. Агрессивная. Злая. Желчная. Девчонка!

Кулак дрожал. Он рвался с цепи, как некормленый пёс. Хотел крови. Мяса.

«…только если ты этому позволишь,» — резонировал в её голове скрипучий голос.

— Я прощаю тебя, — губы Авроры едва двигались.

— Я не слышу. Что ты мямлишь?! — разъярилась женщина, чьё лицо начало пузыриться. Трансформироваться.

— Я прощаю тебя! — сглотнула девушка, чувствуя, как тяжёлый груз падает с души. — Ты любила меня всем сердцем. Я знаю это. Показывала эту любовь, эту заботу, как умела. Ты хотела мне добра. Ты гордилась мной. По-своему.

— Ложь! — рассерженной кошкой зашипела мать.

— Я прощаю себя! — громче, решительнее произнесла Аврора. — Я наделала ошибок. Обижала тех, кто был мне дорог. Причиняла им боль. Я виновата! Но я изменилась. Злой маленькой девочки больше нет. Она не властна надо мной!

Аврора толкнула колёса коляски, и те провернулись с неприятным скрипом. Она въехала прямо в фигуру матери… и та растаяла. Обратилась в дым.

Стены комнаты потекли. Мираж. Иллюзия. Впереди возвышалась новая обсидиановая стена. При контакте холод пробежал по коже, и фигура в кресле попала в помещение, облицованное отвратительной бледно-жёлтой плиткой. Она помнила его хорошо.

Морг.

На прозекторском столе, накрытый не слишком чистой белой тряпкой лежал седовласый мужчина лет пятидесяти. Смешные оттопыренные уши. На макушке венчик волос вокруг лысины. Крупный нос. Закрытые, мёртвые глаза. Глаза, в которых обычно таилась смешинка. Словно их обладатель готов был рассмеяться в любой миг.

Аврора знала, что это являлось правдой. Отец не только обладал отличным чувством юмора. Он заряжал любую компанию положительные эмоциями. Мог развернуть полярность внутри любого, даже сильно расстроенного человека. Вытащить его из глубокой хандры. Причём никогда не шутил за чей-то счёт. Никогда не насмехался над кем-то. Всегда по-доброму.