извлёк третью, повертел, помял, закурил, выждал, чтобы убедиться, что эта годится, и продолжал унижать посрамлённого Ильязда:

– Вы думаете, это так легко – вдохновить толпу на подвиги? Вы воображаете, что достаточно истратить некоторое количество денег, и вот, публика готова лезть на рожон и, безумствуя, вознаградит вас сторицей? Упрощённая философия! Или вы не пережили войну и переворот, или не знаете, что подъём масс – нечто чрезвычайно редкое и сложное, и хотя, разумеется, поддаётся управлению и может быть подготовлен, но издалека и в течение продолжительного времени. Суваров, я смеюсь над вашим Суваровым. Классический тип еврейского ростовщика, только с американским паспортом, и только. Не он, так другой. Что он тянет с вашего брата три шкуры, выкачивает из беженской среды всё до последнего гроша, до нательного креста и скоро снимет с оборванцев нательные лохмотья, это тоже верно. Но вот то именно, что эта среда даёт себя до такой степени обворовывать, обирать, готова на какие угодно жертвы, и есть показатель, что в этой среде есть подъём, готовность к жертве, вдохновение, а не одна только вымученная выдумка.

Разумеется, Суваров ваш не дурак. Он до такой степени распространяет повсюду формулу, подобную вашей, что если бы я не знал вас за праздного мечтателя, я бы мог подумать, что вы осуждаете его по его указанию, чтобы на деле снова защитить его, – снова загрохотал Синейшина, тогда как Ильязд уже окончательно лежал на своём стуле…

– Да-да, это вас удивляет, но это именно так. Суваров рассказывает всем, что русские – дураки, пустил в ход в англо-американском обществе Пера русское бранное слово, которое вам должно быть известно, что русские говнюки затеяли какое-то нападение на Константинополь и Софию и обратились к нему с просьбой достать оружие и что он не в силах им отказать, кое-что им поставляет, но такую заваль и дрянь, с которой они ничего сделать не смогут. Но что он поставил об этом в известность союзное командование, и что англичане и американцы, во многом ему обязанные и несомненно заинтересованные им в прибылях с этого дела, позволили ему немного постричь говнюков, которые ни на что другое не способны. Что это, мол, одна пустая комедия, или лавочка, и когда говнюки захотят пойти дальше картонных процессий, они будут немедленно арестованы союзниками, сосланы куда-нибудь, и останется только разделить барыши… Как видите, его построение мало чем отличается от вашего, – снова загрохотал Синейшина.

– К этому я в силах присовокупить, – продолжал он, добивая Ильязда, – что я не уверен, что дело это было затеяно Суваровым. У меня есть основания предполагать, что эта облава на русских беженцев была сочинена английским командованием и что Суваров всего-навсего подставная личность. Но я прошу вас также обратить внимание на то – это по поводу вашего негодования относительно натяжек в моей речи, – что оружие, поставляемое беженцам, советского происхождения: оно посылается большевиками в Трапезунд или идёт через Карабах в Ангору, но кемалисты до такой степени довольны этой помощью, что предпочитают при помощи Суварова сбыть его белогвардейцам… – и он снова загоготал.

– Ну что, молодой человек, опоздали вы с вашими выводами. И кроме того, теория Суварова, ваша теория, предполагает, что добровольцы действительно самые последние говнюки. Суваров это предполагает из американской гордости, для которой русский, по существу, не отличается от проклятого негра, а вы, вы ослеплены вашим презрением к соотечественникам, слишком набившим вам оскомину. Но мы, турки, не делаем столь поспешно выводов. Я сомневаюсь, чтобы заговорщики были дураками, и только. И если среди них окажется хотя бы одна голова, то и построения Суварова и английского офицерства (вот это уже действительно говнюки) полетят к чёрту. И тогда… И вот этому тогда мы и должны помешать во что бы то ни стало…

Ильязд чувствовал необходимость переменить разговор. Защищаться нечего было. Ещё раз он был одурачен. Но до каких, спрашивается, пор? Сколько времени будет тянуться эта канитель? Сколько ещё глав в этой невыносимой повести? И сколько раз будет раскрываться всё новый смысл незначительных столь, казалось бы, событий? Характер требовал передышки, отложить до новой схватки вопросы. Но волнения в английском участке и в Айя Софии, разделённые всего несколькими днями, давали себя чувствовать, и необходимо было использовать встречу с Синейшиной. Поэтому в минуту, когда он до такой степени съехал на край стула, что готов был вот-вот упасть, Ильязд неожиданно воспрянул и, выпрямившись, перешёл в наступление:

– Послушайте, Мумтаз-бей, я должен воздать должное вашей осведомлённости, хотя она меня ничуть не удивляет. Природа и шесть лет пребывания в плену щедро одарили вас. Кроме того, вы продолжаете вращаться в русской среде под видом русского и несомненно должны знать, есть среди этих философов головы или нет.

Синейшина приосанился и насторожился.

– Я знаю также, что лазы, доставляющие философам из Трапезунда оружие, осведомляют вас, что, словом, ваша разведка организована превосходно и вы не можете ошибаться. Но раз вы уделяете мне столько внимания, мне, всё узнающему последним и совершенно бесполезному существу, – это не самоуничижение, а просто мужественное признание – ответьте мне на вопросы, которые я вам задам, как бы неприятны они вам ни были…

Нужно было видеть в ночи турка. Он просиял, выказывая блестящие зубы, глаза его расширились и заиграли, точно почуял близкую добычу, и поза, потеряв немалое хамство, выражала уже готовность.

– Вот это мне нравится, – вскричал он. – Молодой человек, я вам обязан приёмом, который вы мне оказали на пароходе. Я вам обещал быть вашим проводником в Константинополе и сдержал бы своё обещание, если бы вы не пренебрегли мной ради злосчастной политики. Как я сожалею, что в прошлый раз, во время моих объяснений, явилась глупейшая эта процессия философов. Но пригодились ли вам мои указания, подвинули ли вперёд ваше изучение памятника? Однако спрашивайте, я всегда готов отвечать на ваши вопросы, это обязанность гостеприимства…

– Первый вопрос касается, увы, той же политики. Но вот он, – Ильязд набрался решимости. – Вращаясь среди русских в качестве русского, только ли вы шпионите? Не играете ли вы также роль, столь отличную, провокатора?

Синейшина смеялся иначе, тонко, от удовольствия:

– Милый мой мальчик, до чего вы наивны, однако. Разумеется, я их провоцирую. Ведь это единственная возможность руководить в некоторой степени заговором. Иначе я бы не мог быть так уверен, что сумею вовремя помешать.

Ильязд вспыхнул от негодования. Он застучал кулаком по стулу:

– Какая гадость! Вот это уже гадость. Где вы прошли такую школу? Я думал до сих пор, что провокация – типично российский цветок. Я был лучшего мнения о турках.

Но Синейшина не переставал веселиться:

– Наивны, до чего вы наивны. Ну право, вам нужно начинать сначала жизненную