– Нельзя!!! – грянул сыщик. – Где ты взял магнит в пять килограммов?

– Купил на черном рынке. Уплатил по таксе.

– Ясно. – Свинец грозно нахмурил светлые брови. – В общем, готовься, сынок. Я тебе устрою сладкую жизнь. Не застрелю, конечно... Пока. Но я тебе такую тюрьму организую, что небо с овчинку покажется! Ты думал, со мной можно в игры играть? Ты сказал, чтобы я посмотрел твой компьютер,– а он пуст! И ты это знал!

– Не знал.

– Знал! – прогрохотал Свинец. – Знал, гад! Сам только что признался, что всех своих людей заранее научил! Но меня все равно послал, чтобы я – пустышкусхавал! Потратил время и силы! Этого, мальчик, я тебе не прощу. Никогда. И я тебе отвечу. Адекватно отвечу! Я сейчас закончу с тобой и пойду к своей девочке. А ты – что характерно – отправишься в камеру! И будешь собирать вещички! Готовиться к переезду! Из этого приятного санатория, где каша с маслом и чай с сахаром, повезут тебя в нормальную тюрьму. В такую, где тебе самое место! В Бутырку! Или на улицу Матросская Тишина! Там – все иначе! Там в тридцатиместных хатах по сто пятьдесят человек сидят, от голода дохнут, умываются кровавыми слезами, вшей кормят!

Как бы успокоившись, Свинец шумно выдохнул. Его лицо покраснело, ноздри раздулись. Серые глаза смотрели на меня и сквозь меня – прямо на идеального, абсолютного преступника, сидящего внутри каждого живого человека.

– Твои замечания насчет белых носков я учел. Что характерно, у меня тоже были сомнения... Но ничего. Моя девочка белый цвет любит. В принципе, это все ради нее, и носки тоже... Но ты, сопляк, захотел меня опустить! Посмеяться над сыщиком! Решил – раз белые носки, значит, лох, да? Ничего подобного! Может, в плане носков я и лох, но насчет работы с подследственным контингентом я кое-что умею! И я тебя накажу. Сейчас дашь показания, а потом пойдешь в камеру, соберешь вещи и – в дорогу. А как на новом месте устроишься и в четыре смены поспишь несколько суток – сразу поймешь, что значит соврать офицеру милиции! И ты вспомнишь все, все про паспорт Фарафонова. Всю подноготную. Где, когда, у кого! В мельчайших деталях...

Отделившись от стены, Свинец пошел прямо на меня и с силой врезался своим плечом в мое. Я словно столкнулся с железнодорожным локомотивом – отлетел в сторону. Не попрощавшись с коллегой, милицейский капитан вышел из кабинета; так вышел, что было неясно,– то ли он вернется через две минуты, то ли через две недели.

Вдруг я вспомнил, что в собственном жилище я не смогу сегодня после допроса спокойно попить чаю, отдохнуть и обдумать все случившееся. Там меня ждет злой, раздраженный и опасный враг, старый уголовник, и у него претензии ко мне, и, может быть, все закончится скандалом, криком, дракой и последующими санкциями тюремного начальства.

Сейчас у меня есть возможность открыть рот, произнести несколько фраз, и меня поведут не в старую камеру, а в новую, и там я встречусь с другими людьми. Возможно, они будут более терпимы к моему образу жизни. Или, наоборот, меня бросят к каким-нибудь гадам, людоедам, убийцам, для которых очередное перерезанное горло ничего не значит...

После ухода сыщика-громовержца воцарилась пауза. Хватов проглотил еще одну таблетку и виновато взглянул на меня.

– Я так понимаю, Андрей, сегодня ты опять не будешь давать показаний?

– Показания? – я ощутил жжение в груди и боль в висках. – Хера вам, а не показания! Хера, а не показания, понятно? Не будет показаний! Ничего не будет! Ни слова! Никаких показаний! Ничего! Ясно вам? Ничего, ничего не скажу!

Я повышал и повышал голос, октаву за октавой, добавлял силы, экспрессии, это получалось у меня помимо воли, горячая слюна сама вылетала из глотки, и пальцы сами тянулись рвануть ворот свитера; обида, горечь, злоба, досада, слезы, тоска – все перемешалось, все вдруг отравило, и я заорал, глотая согласные звуки:

– Давай веди в хату! В хату давай веди!!! В хату!!! Какие тебе показания?!! Хуй тебе на воротник, гражданин начальник, а не показания!!!..

Только теперь я уяснил, что такое настоящая блатная истерика. Она тогда поражает арестованного, посаженного за решетку человека, когда ему угрожают со всех сторон, и на допросе, и в камере, когда повсюду ждут опасные враги, когда угроза не отступает ни днем, ни ночью, когда она каждую минуту рядом.

Интересно, а где мое хладнокровие, где та гармония мыслей, где результат регулярных медитаций? Вдруг это все тоже обман, и никакими упражнениями я не добьюсь настоящей крепости нервов?

4

Последний шанс смалодушничать и навсегда распрощаться с кривыми позвоночниками я имел на обратном пути, при обыске. Я мог шепнуть несколько слов конвоиру – а тот после такого признания обязан принять все меры. Запереть меня в «стакан», доложить начальнику... Но я промолчал.

Коренной обитатель, старый урка, разрисованный картинками рецидивист – олицетворял для меня всех, подчинившихся тюрьме. И проигравших ей.

Но я не такой. Я хочу победить и добьюсь своего.

В камеру я шагнул, как гладиатор на арену Колизея. Бог его знает, как выходили древнеримские смертники на поле боя – но наверняка их брови были нахмурены, губы поджаты, а глаза метали молнии и жадно искали взгляд врага. Ладони, влажные от пота, стискивали оружие...

Кстати, об оружии. Чем я стану защищаться, если обчифиренный старик набросится на меня? Я хоть и отжимаюсь на кулаках по сто пятьдесят раз каждый день, но навыков тюремной драки не имею, а вот мой противник – наоборот, опытен и хитер...

Представшая глазам картина озадачила меня. Оба соседа сидели на своих койках, сложив на животах руки, и вид имели самый мирный. Лицо Фрола и вовсе светилось.

Они не проронили ни звука, пока дежурный не закрыл дверь, не повернул свой ключ, не взглянул напоследок в «глазок». После этого Фрол улыбнулся и сказал мне:

– Иди сюда, быстро. Он нагнулся и показал пальцем в угол между двумя стальными кроватями.

– Видишь?

– Да,– сказал я, посмотрев. – Паук.

– Паук! – Фрол, совершенно счастливый, хлопнул меня по плечу. – Паук, брат!

От его агрессивности не осталось и следа. Я осторожно рассмотрел маленькое черное существо, шевелящее лапками.

– Это дело надо обчифирить как следует!

– А по какому поводу праздник? – спросил я, понимая, что конфликт исчерпан, замят, отодвинут в прошлое новым событием, значение которого вполне понятно только коренным обитателям тюрьмы.

– Паук – хорошая примета. Очень хорошая. Лучшая из всех, что я знаю, – Фрол с головой залез в дыру между краем койки и стеной и ласково забубнил: – Черт, как я тебя люблю, братан! Ты такой же, как и я! Сокамерник. Толстый, давай дадим ему кусочек твоей любимой колбасы! Маленький кусочек, а?

– Без проблем,– сказал Толстый,– только едят ли пауки колбасу?

– Тебе что, жалко колбасы?

– Для тебя не жалко, и для Андрюхи. Но для паука...