– Я всегда говорила, что журналюги, а в особенности репортёры, самая невежественная часть из всего хоть как-то гуманитарно образованного населения нашей страны. – сказала Маша. – Тундра, одним словом. Неучи.

Я усмехнулся, сделал глоток кофе и сказал:

– Журналисту не нужно быть образованным. Тем более репортёру. Бойкого пера, нахальства и стремления любой ценой получить информацию вполне достаточно.

– Да уж, в нахальстве вам не откажешь, – согласилась Маша. – Ладно, так и быть. Это Роберт Бёрнс. Правда, я не помню чей перевод.

– И кто у нас после этого тундра? – осведомился я.

– Ты. А я – лесотундра.

– Тоже неплохо, – засмеялся я.

– Но всё-таки!

А потом был душ, бритье, любовь, любовь и снова душ, и опять любовь… и окончательно из постели мы выбрались только к обеду.

Готовить еду самим было неохота. Да и зачем, когда есть деньги? Посему решили отправиться в ближайший торговый центр, где имелся недорогой японский ресторанчик, и полакомиться суши.

В это время народу в ресторанчике и самом торговом центре было немного, и мой любимый столик на втором этаже, куда вела изящная винтовая лестница, оказался свободен.

Суши не располагают к безудержному веселью. Суши располагают, наоборот, к вдумчивой созерцательности собственных вкусовых и прочих ощущений, а также к неторопливой дружеской беседе. Таковую мы и вели.

– Всё-таки интересно, – сказала Маша, старательно изображая рассеянную задумчивость, – как тебе удалось достать лекарство. Могущественному папе не удалось, а тебе удалось.

– Любое могущество ограниченно, – ответил я важно. – Даже моё.

– О! А ты стал могущественным? Что-то раньше я за тобой этого не замечала.

– Всё меняется, знаешь ли…

– Ой, как ты меня заинтриговал… Расскажи немедленно, а то я умру от любопытства!

– А вот я что-то раньше не замечал за тобой особого любопытства.

– Все женщины любопытны, – авторитетно заявила Маша. – В той или иной степени. Опять же степень их любопытства зависит от конкретной ситуации и сиюминутного настроения.

– А наша конкретная ситуация и твоё сиюминутное настроение…

– Да. Способствуют. Любопытство меня прямо-таки распирает.

– Чего не сделаешь для любимой женщины, – вздохнул я. – Хорошо. Я могу тебе рассказать, но, боюсь, ты всё равно не поверишь.

– Так-так! Накал интриги достиг запредельной температуры.

– Ладно, была ни была. Всё равно когда-нибудь на это нужно было решиться.

И я рассказал Маше все с самого начала. Слушала она внимательно, не перебивала, но по её весёлым глазам я видел, что принимает она мои россказни за обычную журналистскую шутку-розыгрыш. Впрочем, я и не рассчитывал, что она мне так вот сразу поверит. С какой стати? Лично я бы точно не поверил, как не поверил в кафе тому бывшему физику, собутыльнику на час, поведавшему мне историю про своего деда. Не поверил. И меньше чем через полчаса убедился, что полуспившийся физик говорил чистую правду.

– Хорошо, когда кто врёт весело и складно, – процитировала Маша из «Василия Теркина», когда я закончил. – Спасибо, дорогой. Ты не только меня вкусно угостил, но ещё и чудесно развлёк. Правда, мне понравилось. Слушай, ты рассказы писать не пробовал? По-моему, у тебя должно хорошо получаться. И вообще, разве любой журналист не мечтает стать писателем?

– Ну… я, конечно, думал об этом. Но все как-то недосуг. Писатель – это слишком серьёзная профессия. Думаю, что я ещё внутренне не готов.

– Не готов он… Лермонтов до твоих лет вообще не дожил!

– Ага. А Шолохов уже давно «Тихий Дон» написал.

– Вот именно!

– Каждому своё время, Машенька. И своё место. Да и глупо, согласись, проводить лучшие годы за письменным столом, то бишь компьютером, с моими теперешними способностями.

– Это какие же у тебя способности? Нет, я, конечно, нисколько не сомневаюсь в твоих талантах, но…

– Как это «какие способности»? Я же только что тебе все рассказал!

– Ну да, я же и говорю, что рассказчик ты замечательный.

– Нет, ты не поняла. Всё, что я рассказал, чистая правда и ничего, кроме правды. И, если хочешь, я могу тебе это доказать. Прямо сегодня.

– Сейчас? – прищурилась Маша.

– Ну, не здесь же! Боюсь, нас не поймут. Давай расплатимся и выйдем погуляем на воздух. Там и докажу.

– Ну хорошо. А что мне будет, если фокус не получится?

– А что бы ты хотела?

– Большой букет роз. Красных. Тем более, что ты давненько мне их не дарил.

– Замётано.

Мы отыскали пустую скамейку в сквере неподалёку.

– Вот, – предложил я. – Можно здесь. Народу мало, и кусты кругом. Никто нашего исчезновения не заметит. А если и заметит, то все равно глазам своим не поверит.

– Что значит «нашего исчезновения»? – приподняла брови Маша.

– То, что ты отправишься со мной. Чтобы потом не говорила о всяких там фокусах и трюках. Своими глазами все увидишь и руками потрогаешь. Ну, готова?

– Подумаешь, напугал…. А вот готова! – засмеялась Маша.

– Ну, тогда держись крепко, – предупредил я и обнял её за плечи. – И закрой глаза. Откроешь, когда я скажу.

– А с открытыми нельзя?

– Льзя. Но тогда пропадёт эффект сюрприза.

Можно было, конечно, отправиться в Париж. Или, например, к тому же озеру Лох-Несс. Но я выбрал военный городок своего детства – место, куда меня забросило самый первый раз…

– Открывай, – сказал я, продолжая обнимать её за плечи.

– Ой… Что это?

– Речка. Лес. Небо. Мы на Украине, недалеко от Житомира. В этих местах прошла часть моего детства.

Это может показаться странным, но Маша как-то быстро поверила, что все это не гипноз и не ловкий фокус. А поверив, не преисполнилась восторженного любопытства и неуёмного энтузиазма, а, наоборот, вроде как погрустнела и опечалилась. Впрочем, речка моя и лес, тронутый первыми красками осени, ей понравились.

Здесь, действительно, было красиво. Мы побродили немного по берегу (в городок, знакомиться с Женькой Микуличем, решили пока не ходить – не то было настроение, да и не хотелось мне пока доказывать Женьке, что все рассказанное ему мною в ту ночь, чистая правда), подышали вкусным, совсем не похожим на московский, воздухом, дошли до переката, через который мы, мальчишки, перебирались когда-то на лесной левый берег за грибами и ягодами и вернулись обратно. Сразу в мою квартиру, чтобы не пугать случайных прохожих.

Следующие четыре дня прошли спокойно. В том смысле, что я, продолжая эксперименты со своим даром, неожиданно понял, что начинаю к нему привыкать. Нет, мне по-прежнему было интересно побывать везде и всюду, но сам факт перемещения уже не вызывал во мне тех чувств, которые я испытывал в самом начале.