Ну, не совсем. Его интересы были чисто академического характера. Он действительно хотел выучить язык, познакомиться с культурой страны, узнать о ней как можно больше. До этого он защитил диплом бакалавра по теме КНДР для получения соответствующей степени по социологии. Но Александр также осознавал, что северокорейцы будут лезть из кожи вон при любом намеке на потенциальные инвестиции со стороны кого-нибудь типа Патриса. У Александра такого капитала не было. Но он надеялся, что если получится подружиться с Патрисом, пусть даже временно, то он сможет как-то прицепиться к этому локомотиву.

Что это мог быть за бизнес, Александр не знал. Семья Патриса занималась самыми различными делами и участвовала во многих предприятиях в Восточной Азии: гостиницы, вино, косметика. Возможно, и в менее легальных видах бизнеса тоже. Александр мог только догадываться.

Когда Патрис вдруг перестал отвечать на его имейлы, Александр понял, что его «отцепили». «У него, вероятно, были соображения вроде – “Кого это заботит? Я еду, а он – нет”. Он точно был удивлен, увидев меня сегодня». Александр шмыгает носом: «Конечно, я был ему не нужен. Он, должно быть, подумал, что я стою у него на пути. Поэтому, вероятно, он сказал корейцам, что будет лучше, если он поедет один».

Более того, для Патриса, с его биографией и родственными связями, было бы совсем хорошо, если бы вообще никто не узнал, что он побывал в Северной Корее.

«Мой дядя даже не догадывается, что я сейчас здесь», – сказал Патрис Александру после третьей кружки пива.

Чушь собачья, подумал Александр: «Все знают, что его дядя через Гонконг ведет бизнес по всей Азии. Ни за что не поверю, что Патрис приехал сюда сам по себе, чтобы учить язык, ему это совсем не интересно. Он запросто мог поехать в Южную Корею и учить язык там, сколько ему заблагорассудится».

«Эти корейцы – полнейшие глупцы, – между глотками пива разглагольствовал Патрис, однако говорил себе под нос. – Просто невероятно, насколько у них промыты мозги. Они не в состоянии понять простейшие принципы ведения бизнеса! Им нужно ВСЁ объяснять – за исключением, конечно, той простой мысли, что я тут для того, чтобы делать бизнес… Но, знаешь, пока я здесь, я мог пытаться быть полезным. Соблюдать политес. Но тебе нужно понять, Алекс, что есть вещи, которые я просто не могу тебе рассказать. Я много чего знаю. На самом деле, я знаю ВСЁ. Я даже был на последнем съезде Трудовой партии. Они меня пригласили. И я видел ЕГО. САМОГО МАРШАЛА. Совсем рядом. Ты знаешь, что это значит? Они доверяют мне, эти идиоты. Я им нужен. Представь себе. Я – один из очень немногих иностранцев во всем мире, кто жал руку…»

Его голос испуганно затих, Патрис боялся вслух произнести имя Номера Три в переполненном ресторане.

«Я знаю всё, – сказал Патрис, наклоняясь. – Я даже знаю кое-что о тебе, Алекс. Они мне рассказали».

«Что ты знаешь? – спросил Александр. – С кем ты говорил?»

«Я не могу сказать. У меня тут много контактов. Я знаю много секретов».

Глаза Патриса в страхе забегали по сторонам, а голос стал еще тише.

«Они знают всё, что мы делаем. Даже то, когда мы мастурбируем. Тебе надо быть очень осторожным и следить за тем, кому и что ты говоришь. Ты можешь пожаловаться на какую-то совершенную ерунду, просто не подумав, без какой-либо задней мысли – а затем ты услышишь об этой жалобе неделю спустя из уст абсолютно незнакомого человека. Они обо всем докладывают, ты знаешь это. У них тут целая сеть. Они все сбрендили. И они знают ВСЁ».

«Ты в порядке, Патрис? Кажется, ты очень… нервничаешь».

«Нет! Я в порядке. Почему?»

«Ты постоянно оглядываешься через плечо».

«Нет, нет, нет. Я не нервничаю! У меня всё отлично. Почему ты задаешь такие вопросы? Официант! Еще пива. И еще одно для моего друга».

«Я не хочу пива. Я не пью».

«Тогда я выпью его за тебя».

Если Ким Чен Ир направлял основные усилия своей артистической натуры на пропаганду в литературе и кино, то сегодня наиболее соблазнительным пропагандистским инструментом для власть имущих выглядит музыка. Она доносится из каждого магазина и ресторана, вы слышите ее, даже садясь в такси. Песни причудливы и старомодны, а тексты наполнены идеологическим содержанием, но эти мелодии быстро западают в душу. Пожив несколько дней в Северной Корее, вы начинаете напевать их про себя. В редкие моменты относительной тишины я часто ощущаю, что мне не хватает этих песен.

Немного поддразнивая Алека, я начал называть этот музыкальный жанр «Севкор»[45] – своеобразный вариант так называемого «К-попа»[46]. Этот жанр является единственно допустимым и официально одобренным[47]. На самом деле он представляет собой стилистическую кашу из всего того, что можно хоть как-то отнести к гимнам: диснеевские и бродвейские баллады, вдохновляющие госпелы, китайский синтетический поп, русское диско, патриотические народные песни – с максимально возможной чувственностью в каждой ноте, что подчеркивается вокалом оперного уровня, как правило, сопрано. «Севкор», заимствуя элементы всех этих жанров, сохраняет и подчеркивает народный характер музыки, который должен воодушевлять массы: во всяком случае, с помощью привнесенных заимствований северные корейцы подчеркивают свою правомерность, это знак выживания, победы, которую они демонстрируют миру, где – давайте говорить откровенно – все ненавидят их. Эта музыка настолько навязчива и приторна, что сквозь ее патоку проглядывает нечто зловещее.

Самый «горячий» представитель «Севкора» – это девичья группа «Моранбон». Она – истинно северокорейская, каждую участницу лично отобрал Ким Чен Ын не только за музыкальный талант, но и за привлекательную внешность. Все двадцать участниц группы на представлениях одеты в униформу военных медсестер в – у-у-ух – коротких юбках и туфлях на высоких каблуках. Такой внешний вид должен был шокировать публику на первом концерте группы, состоявшемся 6 июля 2012 года. Это было, в конце концов, всего только через несколько лет после того, как Ким Чен Ир издал указ, отменяющий запрет женщинам ходить в брюках. Юбки выше колена казались чем-то невиданным и непристойным – да-да, я не шучу.