— Господи, господи, господи! — Пытаюсь высвободится, отбиться, вырваться, убежать.

Мне бы ударить его чем-нибудь. Накрывает так сильно, что аж тошнит.

— Не пущу! Дыши, Ульяна! — Хватает меня и жмёт к себе, гладит, обнимает.

Мокро и страстно целует куда-то в щёку и ухо.

— Я не буду это терпеть! Слышишь меня? Костя! Я не могу! Другую ищи! Не могу я так! Я не буду делиться!

— Знаю. Дыши! Сейчас отпустит.

Такое ощущение, что на меня упала огромная плита. Давит на голову и грудь. Я пытаюсь вывернуться, но он не размыкает рук.

— Я сказал тебе правду, Ульяна, чтобы ты не придумывала лишнего. Чтобы ты знала меня. Но это не значит, что так продолжится.

— Не могу делиться, — тупо повторяю. — Если ты так привык, то нам не по пути.

Доктор смеётся. У меня же кружится голова, как будто упало давление.

Мне плохо.

— Ты уже бросаешь меня, завуч с Доски почёта? Я заберу у неё ключи, если хочешь. Я поговорю с ней. Но я доктор, ты меня тоже пойми. Мне нужен был кто-то, кто сможет выгулять мою собаку, пока я на смене.

— И кто-то готовый для секса в любую минуту.

— И это тоже. — Опять правда.

Такое ощущение, что он усыпил меня и вскрыл черепную коробку! Конечно, мне больно! Я хочу позвонить маме. Как в детстве. Хочу поплакаться, спрятаться, забраться под стол.

Но доктор не отпускает.

— Я скажу ей, что всё кончено и между нами ничего больше не будет. Что теперь у меня есть ты. Хорошо?

Киваю.

— Дыши, солнце.

Опять киваю.

— Я могу ехать?

Я не знаю. Смотрю в его лицо. Боже, я поехала, как Майка. Надо успокоиться. Надо угомониться. Он говорит дышать, и надо дышать.

А доктор, выбрав момент, целует меня в губы. Он ловит их своими, и какое-то время я не отвечаю, но потом расслабляюсь. Пока наш поцелуй не превращается в монотонную, равномерную, взаимную ласку.

Ткаченко медленно отпускает меня.

— Молодец. Сейчас мы заедем в полицию и подадим заявление на твою подругу, не думай, что я спущу ей эту хрень по отношению к тебе, потом в поликлинику, я поеду переодеваться и на работу, вечером сразу вернусь к тебе.

Я сажусь ровно.

— Всё хорошо, Ульяш?

— Да, — выдавливаю, пытаясь успокоиться.

— Отлично, тогда я завожу мотор.

Глава 38

В полиции в основном говорит он, а я в растерянности. Я, взрослая женщина на должности, которая всегда считала себя адекватной, умной и самодостаточной, так запуталась в том, что происходит, что и двух слов связать не могу.

У меня таких отношений никогда не было. Всегда спокойно, равномерно, плавно. А сейчас я ничего не соображаю. Кто бы спас меня от доктора?

Было очень хорошо, потом вдруг плохо, а дальше что? Я боюсь.

— Всё нормально? — спрашивает Ткаченко и снова усаживает меня в машину.

Сколько ещё подобных сюрпризов ждёт меня впереди? Как я буду жить? Работать? Спать, думая, что к нему на приём придет кто-то моложе, красивее, сексуальнее меня?

Я понравилась ему своей гордостью, независимостью, дерзостью, а после проведённых вместе суток я просто растаяла, как лёд в кипятке.

Но оказалось, что и мне Ткаченко не по зубам.

— Всё отлично. В порядке.

Он снова за рулём, но смотрит на меня искоса. И я поглядываю на него тайком.

Как так вышло, что его прикосновения просто расплавили мой металл? И всё. Я умудрилась раствориться в нём. И потерять голову окончательно.

Я боюсь быть с ним, а ещё сильнее боюсь остаться без него.

— Я бы с тобой пошёл. Но по времени совсем не успеваю.

— Всё в порядке. Я отлично, — говорю то же самое, только наоборот, выскальзываю из машины и иду в сторону поликлиники.

Доктор догоняет меня у пластиковой двери, в которую то и дело вползают старенькие бабушки.

— Ты меня не поцеловала. — Разворачивает к себе, касается губами лба, кладёт подбородок на мою макушку и обнимает двумя руками, прижимая к груди. — Просто ушла, и всё.

Это хорошо, что он чувствует, как история с собачницей меня перепугала. Поэтому и не даёт уйти. Чуть отводит в сторону, так, чтобы не стоять в проходе.

— Не о таком принце ты мечтала, да, Ульяна?

— Я никогда не мечтала о принце. Я хотела победить в ежегодном Всероссийском конкурсе учителей, который проводится Министерством просвещения. А ты сбил меня с панталыку.

Смеюсь, правда, грустно, и он тоже улыбается, но не так, как обычно.

— Как мне доказать,