– А ты… – мой голос дрогнул. – Ты их речь, что ли, понимаешь? Хариалов?

Молодой асур, поняв, что случайно выдал что-то важное, смутился. Хвост ногой толкнул сердито. Опять лицо его перекосило от боли. На меня посмотрел мрачно.

– Ты это… – робко улыбнулась. – Ты сам сказал.

– Ну, это… – он отчего-то опять смутился, потом уже на настороженно внимавшего словам его Мохана покосился. – Но так то ж вроде легко? У хищников, конечно, свои звуки, но общий язык один на всех. Жрать можно слабого, а от сильного – бегать. Если зверь напротив мелкий или не сильно больше себя, можно рычать, пытаясь согнать со своей территории. Если он упрямый, то тут или драпать самому, или уже бой принимать. Да тут и мозгов не надо, чтобы понимать! Люди и сами так делают. Хотя люди бывают странные. Они то от всех бегают, даже если им соперник по зубам, то кидаются на всех словно бешенные, даже видя, что неравные совсем соперники. Животные и чудовища тут поумней.

– Ч-чудовища?! – возмутился бинкар.

Сиб смутился, припомнив, что чудовища – это уже не из мира людей. Задумчиво голову почесал когтём. Волосы спутанные, но пряди уже тоньше стали, мягкие, мокрые – грязь вся вымылась.

Невольно посмотрела на внутренности и вывернутое содержимое желудка хариала. Припомнила, что шудры, работающие на наших полях, говорили, что убил кто-то из них хариала. А из желудка достал украшения. Красивые, золотые. Вроде мог бы жене подарить. Но, выходит, хариал сожрал кого-то из совершавших омовения? Или уже останки полусгорелого тела подъел, что после костра выбросили в Гангу. И стоит ли тащить такое жене? А так-то у него не было возможности красивым дорогим украшением жену или дочерей порадовать. И он тогда страшно расстроился.

Видимо, на лице моём было сильное отвращение, когда смотрела на вывороченный желудок крокодила. И Сиб вдруг проворчал:

– Да не ел он людей! Я сам брезгливый. Я долго плавал за ними и спрашивал, что они жрут тут. Рыбу-то мы всю перепугали. Я, правда, пытался у них из-под носа хоть одну рыбину утащить, а они меня не пускали, ворчали, чтоб шёл на берег, искал чего угодно, а река их и иначе они меня сожрут. А потом этот парень сказал, что людей не ел никогда. Мол, он пакостью всякой не питается. А у меня уже всё помутнело от голода. Понял, ещё несколько мгновений – и утону совсем. И они сожрут уже меня. И тогда я схватил его за хвост и потащил. А этот гад ещё и сопротивлялся. И самки его кидались на меня… – асур вздохнул, тяжело. – Если бы я не сумел его выволочь на берег, да голову не отодрал, точно бы издох. А потом… – нахмурился. – Кизи, неужели ты никогда не бывала совсем голодной? Когда так долго и так муторно, что уже едва ползёшь. И хоть кизяк бы сожрал, лишь бы сожрать чего-то?

– Ну, это… – смущённо замялась.

И запоздало поняла, что одна большая беда меня стороной обошла. Я не знала, каково это, дерьмо чужое есть, только чтобы выжить. Но… но да… отчасти голодной бывала. Тогда хватала, что было из еды – и ела. И радовалась, что что-то есть. А он вот крокодила…

– Что ж, – сказала смущённо, – здорово, что ты смог выжить, Сиба… – на Мохана покосилась, напрягшегося, и исправилась торопливо: – Сиб. Рада, что они тебя не съели.

Он улыбнулся как-то иначе, тепло. И лицо его, теперь обрамлённое чистыми волосами, немного вьющимися, хотя и спутанными ещё… но так-то у него было вполне человеческое лицо!

– Я тебе не верю! – пробурчал Мохан, заслоняя меня от него. – Тем более, сейчас.

Юноша из асуров мрачно сощурился. Прошипел:

– Ты меня ракшасом считаешь, что ли?! Думаешь, я нападу на ту, которая пыталась защитить мою жизнь?!

И поднялся вдруг, одним рывком. Стоял твёрдо. И человеческие глаза его вдруг стали звериными. Янтарно-жёлтыми, с узким чёрным зрачком. Нет, скорее уж змеиные. Хотя при свете дня это смотрелось не так жутко. Но Мохана затрясло.

– Я не буду есть того, кто мне помогал! – прорычал Сибасур, грозно и страшно, по звериному уже, так что мы с бинкаром невольно попятились. – Я не ракшас!!! Я умею быть благодарным! И я дрянью не питаюсь! И людей я никогда не ел!

И выглядел он очень сердитым. Как выглядят люди, которых сильно обидели. Те, на которых клевещут, незаслуженно.

– Да, я человек лишь отчасти! – прорычал Сиб, сжимая кулаки. – Только часть во мне от человека! Меня не спросили… таким зачали… я просто хотел выжить. Я не хотел сдохнуть! Да, я люблю схватки и играть. Но я не ракшас! Я не живу в тамасе! Ну… – под моим взглядом смутился. – Не всегда… раджас – моя стихия. Я гордый. Я обожаю соперничество. Обожаю, когда опасность где-то рядом со мною. Я в чём-то люблю, когда я могу умереть. Там сладко, когда достаётся сильный соперник, а конец схватки предугадать невозможно! – мечтательно улыбнулся, смотря куда-то поверх наших голов. – Так страшно, когда понимаешь, что можешь сдохнуть из-за него. Когда понимаешь, что доигрался, зря с ними спорил. Когда их кольцо сжимается вокруг. Когда тебя загнали на край скалы и до обрыва остались один или два шага… так дико страшно! И так приятно… если я изогнусь… если я извернусь – и соперник вдруг напорется на мои когти или на моё лезвие! Если меч вдруг выроню из растерзанной когтями руки, а он пнёт моё оружие – и оно улетит далеко-далеко. И кто-то, смеясь, наступит на него лапой, из врагов. А тот снова прыгнет на меня, такой близкий… если я упаду и прокачусь между его ног, а он шмякнется в пропасть! – снова мечтательно улыбнулся. – Только что его мохнатая туша нависала надо мной, а тут он, рыча, летит с горы… – руки невольно сжал. – И… шмяк! Такой дивный приятный звук, когда эта огромная туша разбивается о камни в бездне вместо меня. Когда сочно хлюпает расшибленная плоть, и хрустят кости моего врага!

Глаза его загорелись каким-то жутким огнём, отчего Мохан, из-за которого я выглядывала, начал трястись, но Сиб, не заметив, продолжал, глядя безумными глазами куда-то поверх нас, словно снова увидел ту страшную схватку:

– Когда я вижу страх в зелёных глазах его собратьев. Я потерял свой меч. Но я им улыбаюсь. Я улыбаюсь им, а они вдруг начинают меня бояться. И исход может стать другим. Ход битвы уже переломан. Это щекочет нервы… так сладко! Я буду искать это чувство во снах и потом… хмельной напиток не может стать таким сладким, таким опьяняющим, как схватка… хмельной напиток задевает только сознание, только дурманит плоть… а в схватке сердце бьётся бешено-бешено… я вижу, как сердито горят глаза моих врагов. Как насмешливо. Вижу, как в их глазах загорается страх…

Мохана опять передёрнуло.

– Боишься?.. – насмешливо сощурился асур. – Только что шипел на меня, щенок, а теперь уже боишься? Перечить решил мне?!

Музыкант молодой от ужаса окаменел. Я торопливо выскользнула из-за него и встала между ними. Меня увидев, Сиб дёрнулся. Миг – и глаза снова стали человечьими. Уже спокойнее, обиженно даже, юноша из нелюдей проворчал:

– Я люблю драться и охотиться, но я не сжираю моих врагов. И людей не ем. Что вы?..

Так ведь и поссориться могут. Хотя он, кажется, пытается успокоиться. Или хотя бы как-то оправдаться передо мной. Именно передо мной. Хотя бы из благодарности пытается контролировать свою природу. Ракшасы, говорят, не останавливаются. Они как безумные. Кровожадные. Жестокие. Но Сибасур пытается себя контролировать, хотя бы из благодарности. И это у него отчасти даже получается. И вот ведь… он очнулся страшно голодным, но полез в реку охотиться. Мог бы перегрызть нам с Моханом глотки и съесть бы нас, двоих, раз мы очутились рядом и ещё заснули от усталости. Но этот нелюдь не тронул нас. Полез охотиться за рыбой среди хариалов. Поссорился с теми. Поймал одного. У него, похоже, сил-то почти не было, но вот ведь, полез на сильного соперника. Победил. И… съел. Хотя… этот вырванный желудок… разодранный, выпотрошенный… кажется, что Сиб и вправду побрезговал есть крокодила, прежде чем проверил, что ел тот сам. Даже если он соврал, что прямо уж и допытывался, чего там местные хариалы едят. Умирая от голода, Сиб всё же побрезговал начинать есть непонятно что.