обстановки. Попытки примирить враждующих только обостряли смуту[1030]. Слишком велики были противоречия, скрытая ненависть к Риму и его ставленникам. Для стабилизации обстановки можно было убрать хотя бы самых одиозных из них, но сенат на это не шёл, напротив, поддерживал режимы с ярко выраженным характером тирании.

Cостав оппозиции был пёстр и неоднороден, включая представителей всех слоёв общества. В целом многие имущие были более лояльны, для них потребность в покое становилась сильнее, чем стремление к свободе[1031]. Политическая борьба переплеталась с социальной, но вызывает возражения тезис о том, что Римское государство, аристократическое по природе, закономерно поддерживало греческих рабовладельцев[1032], проводя классовую политику[1033]. Утверждения о том, что последние Балканские войны имели «прежде всего социальный характер»[1034], и греческие рабовладельцы для подавления революционного движения пошли на потерю независимости страны[1035], не соответствуют действительности. У. Карштедт, преувеличивая силу социальной борьбы, приходит к выводу, что Рим очистил Балканы от революционных сил[1036].

Более верным представляется мнение Д. Брискоу и Э. Грюэна, специально исследовавших этот вопрос и полагающих, что Рим никогда не проводил сознательной поддержки греческих олигархов, а его политика определялась только его собственными интересами. После 146 г. до н. э. римляне устранили в греческих городах демократию и установили форму правления на основе имущественного ценза (Paus. VII.16), но здесь речь идёт только о тех городах, которые участвовали в войне против Рима. Сенату была безразлична форма правления, главное – лояльность к римской власти. Насаждение тиранов объясняется тем, что одного легче контролировать и при необходимости сместить. Лишённые опоры, тираны могли поддерживаться только извне и становились послушными проводниками воли сената. Появление Рима в разобщённом эллинистическом мире лишь усугубило социально-политическую борьбу. Смуты сенату были только выгодны. Т. Франк полагает, что греки просто не умели жить самостоятельно[1037], но при этом совершенно не учитывает то обстоятельство, что именно римляне, пользуясь своим верховным контролем, вместо того чтобы гасить межполисные противоречия, раздували их. Нет оснований полагать, что Рим в тот момент принёс в Грецию социальный мир.

Раздробив Македонию, сенат не оказывал ей помощи в обороне от набегов варваров. Даже Т. Моммзен признаёт: римское владычество одновременно лишило народы благ свободы и порядка[1038]. Несмотря на репрессии, а может, благодаря им, врагов Рима оставалось много. Удивление, которое греки испытывали перед римлянами, сменилось ненавистью[1039]. Многие готовы были против них выступить, и такую возможность им предоставило восстание Андриска. Характерно, что, до тех пор пока Андриск не вёл антиримской пропаганды, он не пользовался в Македонии успехом[1040]. Первыми его права на македонскую корону признали фракийцы, и это не было «чудом», как считает Т. Моммзен[1041], поскольку самозванец явился во Фракию с большой суммой денег. Македоняне поддержали его, только после того как он выступил не просто претендентом на трон, а освободителем от власти Рима, с их помощью Лжефилипп «оружием или по желанию граждан» (Liv. Ep. XLIX) занял страну.

Возможно, он действительно был всего лишь авантюристом[1042], но независимо от его целей для македонян это была национально-освободительная война. «Властолюбивые интересы претендента сплелись со стремлением Македонии к объединению»[1043]. Нельзя согласиться, что народ поддержал его только потому, что был силён монархизм и «очень хотелось царя»[1044]. Так же необоснованно утверждение У. Вилькена о том, что македоняне участвовали в восстании «против воли»[1045]. Именно стремление народа к свободе стало причиной войны, появление Андриска дало лишь повод. Привлекая всех, тяготившихся властью Рима (Diod. XXXII.15; Zon. IX.28), он собрал большую армию. Движущей силой восстания и его базой были македоняне, фракийцы сыграли свою роль лишь на начальном этапе. Их роль, как и приписываемые им «антиримские настроения»[1046] явно преувеличены, очевидно, они были не более чем наёмниками.

Главным достижением восстания было воссоздание единого македонского государства. Вероятно, именно этим и объясняется популярность Андриска, о которой сообщают Полибий (XXXVII.13) и Диодор (XXXII.9). Нам ничего не известно о поддержке Андриска аристократами, но это легко объяснимо: после III Македонской войны и раздела страны римляне вывезли в Италию местную знать под благовидным предлогом приучения народа к республиканскому правлению. Нет данных, свидетельствующих о возвращении депортированных на родину. О внутренней политике Лжефилиппа источники сведений почти не дают. Он изгонял богатых (Diod. XXXII.15) – нужда в деньгах могла толкнуть его на конфискации, а часть олигархов, сжившихся с римским правлением, должна была встретить его без восторга. Возможно, эти меры имели просто демагогический характер и были рассчитаны на то, чтобы привлечь к себе симпатии народа, который нигде и никогда не любит богатых. О серьёзности намерений претендента свидетельствуют его попытки вступить в контакт с Карфагеном (см.: Polyb. XXXVII.2). Очевидно, убедившись в притягательности антиримских лозунгов, он планировал «эксплуатировать» их для создания антиримской коалиции.

В 148 г. до н. э. войска самозванца были разгромлены (Vell. Pater. I.XI.2), при этом погибли 25 000 восставших (Eutrop. IV.III). Любовь античных авторов к преувеличению численности убитых врагов общеизвестна, но эта цифра, даже если сомневаться в ней, показывает, какой широкой поддержкой македонян пользовался Андриск. Бежавший во Фракию Лжефилипп был выдан фракийцами Риму (Zon. IX.28), что плохо согласуется с их якобы антиримскими настроениями, и казнён. Этническую пестроту восставших, неоднородность социальной базы и сопротивление имущих[1047] трудно признать причиной поражения. Главной причиной была прежде всего сила Рима, как отмечает в другой своей работе сама же Н.Ф. Мурыгина[1048]. В 148 г. до н. э. Македония стала римской провинцией[1049]. Территорию её увеличили, но это было уже не единое государство, а всего лишь единая провинция. Македоняне долго не могли смириться с римским господством – в 142 г. до н. э. произошло новое восстание (Eutrop. IV.IV), ему предшествовало выступление ещё одного самозванца (Zon. IX.28). Сообщения о них скудные, возможно, речь идёт об одном и том же восстании.

Первая балканская провинция стала базой для дальнейших операций на полуострове и Востоке[1050]. Обращение страны в провинцию имело огромное значение как для Рима, так и для Греции, оно стало решающим шагом на пути к провинциальной системе. Над Грецией был установлен непосредственный контроль, все преимущества более надёжной провинциальной системы ярко выявились в ходе последовавшей затем Ахейской войны 146 г. до н. э.

В историографии этой войны особенно выпукло проявились неправильные оценки роли социального, политического и этнического. Главная проблема при изучении истории Ахейской войны – это её характер. В том, что для Рима она была агрессивной и захватнической, нет никаких сомнений, и в современной историографии по этому поводу практически нет