Пока я расшифровывала записи прогулки и разговоров, меня поразили звуки, которые я не заметила и которые уловил бесстрастный диктофон. Он сохранил собственное ритмичное постукивание по моей ноге во время ходьбы. Он заметил мое шмыганье носом – признак того, что я все сильнее мерзла. Я с удивлением услышала, как часто налетал ветер, унося с собой звуки. Один раз из ветра вынырнул смех, но остальное он поглотил. Я попыталась услышать Лерера: щелчки его фотоаппарата, вздохи, присвист во время вдоха. Но он оставался бесшумным. В конце записи мы попрощались, и город поглотил его.

Отправившись на прогулку с единственной целью – слушать, – я, тем не менее, упустила множество звуков. Но это не было главным. То, что я услышала, превратилось из жуткого шума в мелодичный, уникальный голос моего города. Теперь я с удовольствием слушала рев транспорта и жужжание мух; смотрела на голубей, ожидая, пока те начнут ворковать; смотрела на пешеходов, мысленно уговаривая их промурлыкать песенку или откашляться. Я считала скрипы, визги и писки и сравнивала их с воем и свистом. Каждый звук казался долгожданным и приятным. Здравствуй, звук!

Мимо протрусил бигль на длинном поводке. Подняв ногу, он бесцеремонно пометил край мусорной кучи.

Этот проект начался с прогулки с собакой; будет уместно такой же прогулкой его и закончить. Шестнадцать лет я гуляла с Пумперникель, кудрявой мудрой дворняжкой (и негласно ее изучала). Я начала видеть мир сквозь призму ее предпочтений, объектов ее внимания и предметов, которых она пугалась или к которым стремилась. Пока я выясняла ее интересы, смотрела на то, что она видела с высоты 60 см, и наблюдала, как она носом прокладывает себе путь, мое восприятие изменилось. Я стала понимать, как ужасен большой квартал, лишенный деревьев и фонарных столбов: неоткуда получить весточку в виде метки другой собаки и негде оставить собственную записку. Несмотря на то, что сама я никогда не пробовала общаться с кем-либо, мочась в общественных местах, я стала разделять эстетические пристрастия Пумперникель, предпочитавшей интересные улицы со скамейками, деревьями и прочим инвентарем.

За время жизни Пумперникель мы разработали множество совместных маршрутов, приспособленных к ее взгляду на мир, как я его понимала. У нас были прогулки против ветра, во время которых она зажмуривала глаза, оставляя узкие щелочки, и держала нос по ветру, мощно двигая ноздрями. Мы ходили на обонятельные экскурсии: вместо того чтобы спешить по маршруту, для которого я определила длину или конечный пункт, мы останавливались во всех местах, которые она хотела обнюхать. Когда Пумперникель повзрослела, мы стали выходить на прогулки, главным образом предполагавшие сидение на улице с широкими обонятельными перспективами и множеством других собак с наветренной стороны. Цель большей части прогулок с собаками – дать им облегчиться или размяться. И хотя это весьма веские причины для прогулки, почему бы не погулять просто для того, чтобы увидеть мир, пообщаться с другими собаками или открыть новые запахи?

Поскольку людей не очень интересуют запахи, нам трудно представить, насколько богат ароматами окружающий мир. Это ограничение, которое накладывает наше зрение: картинка, которую рисуют глаза, настолько ярка, что мы не представляем себе иного способа постигать мир, кроме как при помощи зрительных образов. Однако большинство других сухопутных животных, ходящих на четырех ногах с опущенным к земле носом, воспринимают мир через запахи. Кеннет Грэм в книге “Ветер в ивах” знакомит нас с гениальным Кротом, который напоминает: “Мы давно утратили тонкость наших физических ощущений, и у нас даже и слов таких нет, чтобы обозначить взаимное общение зверя с окружающими его существами и предметами. В нашей речи, например, есть только слово «запах» для обозначения огромного диапазона тончайших сигналов, которые день и ночь нашептывают носу зверя, призывая, предупреждая, побуждая к действию, предостерегая и останавливая… ласковые призывы, как легкое дуновение влекли, притягивали и манили”[34].

Крот стремится помочь людям, коротконосым и подслеповатым, вообразить, каково это – “видеть”, и понять, что стоит за метафорами: звука (“нашептывать”), тактильных ощущений (“дуновения”) и воплощений эмоций (“призывая”, “предупреждая”, “побуждая к действию”). Нам легко описать, как выглядело место, где мы побывали. Но как оно пахло? Нам остаются туманные сравнения (“как летний день”) – выразительные, но неточные; слова, которые не говорят ничего о собственно запахе (“запах чеснока”, “запах свежего хлеба”) или поверхностно характеризуют его (“отвратительный”, “прекрасный”, “вкусный”, “пикантный”). Запахи умело пробуждают воспоминания: дым трубки напоминает мне об отце, когда я еще была ребенком, а он еще курил, и о звуке его шагов и звоне мелочи в карманах, и еще о том, как он улыбался, слушая меня. Запах, как и воспоминание, – это абсолютно личная вещь. Запахом нельзя поделиться с другими с той же легкостью, с которой можно продемонстрировать картинку.

Всем известно, что собаки отличные нюхачи. Точно так же, как мы, открыв глаза, смотрим на мир, собаки, просыпаясь, “включают” обе ноздри. Собачий нос удивительно хорошо приспособлен для обоняния. Внутренняя поверхность носа представляет собой лабиринт туннелей, выстланных обонятельными рецепторами, которые ожидают, пока на них сядет молекула ароматного вещества – запах. В задней части носа находится полость, отделенная от основного дыхательного тракта перегородкой, которая позволяет разделять обоняние и дыхание и задерживает пахучие вещества. Хотя мы склонны думать, что пахнут лишь некоторые вещи – весенние цветы, мусорный бак, новая машина, выхлопы автобуса, – на самом деле пахнет почти все. Все, что содержит “летучие” молекулы, которые могут испаряться и попадать на рецептор в чьем-то носу, пахнет.

В собачьем носу есть сотни миллионов рецепторов; у них даже есть второй нос, расположенный над твердым небом: его называют вомероназальным органом (органом Якобсона). Такие молекулы как гормоны, которые не возбуждают рецепторы в носу, могут найти горячий прием здесь. Все животные имеют гормоны, которые участвуют в функциях тела и мозга. Вомероназальный орган улавливает летучие гормоны – так называемые феромоны. Именно поэтому собака может унюхать запах стресса или готовности к спариванию в брызгах мочи, которые оставила другая собака.

Собак называют макросоматиками, то есть обладающими острым нюхом, а людей – микросоматиками, то есть обладающими слабым нюхом. Причина не в недостатке оборудования: почти 2 % нашего генома (вы только подумайте) кодируют обонятельные рецепторы. Около 1/50 доли генов отвечает за создание клеток, которые могут улавливать запахи. Поэтому запахи важны для нас. Без запахов жизнь становится безнадежно печальной – пища не приносит удовольствия, а мир становится унылым. Некоторые запахи, наоборот, чрезвычайно раздражают[35].