могли лишь новости, прямо или косвенно связанные с Хулией. В чувство меня обычно приводила Ира, как, например, в тот раз, когда она пришла и торжественно заявила:

– Сегодня я чуть не упала со стула, узнав об одном случае вопиющей несправедливости. Знаешь, кого держат взаперти в Пачеко, в полном здравии и безо всякой на то причины? Алекса Тамбаса. На основании каких таких дурацких соображений они запирают безобидных людей?

– В последний раз, когда я с ним виделся, он говорил, что ухаживает за Каролиной, принцессой Монакской.

– Миллионы молодых парней влюблены или в принцессу Монакскую, или в Брук Шилдс, – сказала Ира.

– На этот случай Алекс уже купил смокинг, который собирается надеть на церемонию бракосочетания.

– Ты рассуждаешь как восьмидесятилетний старик. Ты забыл, что у тебя тоже были мечты? Мне, например, в юности нравилось представлять себя невестой Рока Хадсона.

Бесполезно отговаривать Иру, если она задумала очередную активную деятельность.

Тем более если речь идет об Алексе, к которому Ира питала симпатию. Она начала считать его членом семьи, когда они встречались с Хулией, чувствовала за него ответственность и даже оплатила его первое лечение. Разговоры с психиатрами, формулировки, начиненные дубовыми терминами, заставили ее усомниться в их профессионализме. Алекс никогда не был душевнобольным, его безумие – результат медицинских ошибок и поспешных заключений. Придерживаясь такой точки зрения, она по телефону похлопотала о его выписке и выслала ему деньги на билет в город.

Я написал Хулии об освобождении Алекса, но затем порвал листок. Попробовал рассказать об этом в другом письме, но его постигла та же участь. Я пренебрег важностью события. Хулия далеко отсюда. Алекс, скорее всего, будет ошиваться у их дома, не представляя теперь угрозы для девушки.

Я решил приберечь новость про Алекса, тем более что мы стали реже писать друг другу. И я был избавлен от скрупулезного освещения событий дома.

Хотя количество писем уменьшилось, накал переписки не спадал, а, наоборот, даже усиливался. Поток откровенных посланий свидетельствовал о сексуальном зуде Хулии. Ее феромоны ощущались даже на расстоянии. Печально было осознавать, что ее американские друзья замечали то же, что чувствовал я за тысячи километров. Потому недостатка в кавалерах она не испытывала. Бразилец пригласил ее на ужин. На дискотеке они обжимались как сумасшедшие. Однако она не захотела переспать с ним. Об этом она рассказала так:

«Этот нахал обозвал меня пробной кобылой. Так называют кобыл, которые возбуждают жеребцов, но с которыми им не дают спариваться, подменяя их другими. Тининьо прав: я привлекаю, чтобы разочаровывать. И впредь буду так поступать. Пробная для других, настоящая – для тебя».

В другом письме:

«Этот клочок черных как смоль волос я срезала в том единственном месте, где у меня они кудрявые. Посади их в горшок. Если они дадут корни, то из них вырастет черная косматая роза».

Спустя неделю:

«Я устала от пустых слов. Сегодня я взяла страницу письма и прижала его к своему мокрому влагалищу. Я кончила на бумагу, и на ней остался след моего оргазма – это влажное пятнышко. Не хочешь лизнуть его? Жаль, что, прибыв к тебе, оно высохнет. Эта капля, к сожалению, единственный способ моей киски выразиться. У нее нет языка, чтобы сказать, как она по тебе тоскует».

В следующем письме:

«Я веду себя неприлично. Мне надоело писать наивные фразы. Меня одолевают безумные желания: я хочу выбежать на улицу с факелом и броситься на поиски самого большого на свете члена. Переспать с дьяволом на черной мессе. Соблазнить голубого. Опубликовать свои эротические мемуары, предисловие к которым напишет мама».

Я ответил:

«Я рад, что ты чувствуешь себя раскованно. К тебе вернулись твои знания и умения. Мне тоже наскучили глупые сантименты».

Она заявила:

«Люблю твою штучку. Хочу взобраться на нее, как на обелиск. Я хочу, чтобы твоя штуковина поселилась во мне, заснула в моей матке, как зародыш с генетическим сбоем. И чтобы она там осталась навсегда, даря мне ощущение, будто я беременна, но не ребенком, а крепким пенисом, который меня никогда не покинет».

После такой резкой эрекции письма стали приходить реже.

Хонас: «Поздравляю, Хулия. Вижу, что ты шлешь мне все меньше писем, считаешь, что почти отделалась от меня».

Хулия: «Я не заметила, что писем стало меньше. Просто писать не о чем. От меня ускользают самые очевидные вещи. Вместо них возникают дурацкие идеи. Сегодня я, например, накрасила губы ярко-красной помадой. Я почувствовала себя роскошной грешницей и представила, каким возбуждающим получилось бы письмо, написанное губной помадой. Чтобы постичь его смысл тебе пришлось бы читать цвет, а не текст. Однако я отказалась от своей затеи, но подписала это письмо поцелуем… творю черт знает что».

Хонас: «Я понял, что прекратить страдать проще простого, потому что твое присутствие в моей голове просто выдумка. Достаточно стереть твой образ из сознания и начать жить с нуля».

Хулия: «Среди моих друзей в Майами появился парень из Боливии. Мне нравится легкость, с которой он сходится с людьми. При первом же разговоре он мне дал совет: “Хулия, прими решение: или наслаждайся пребыванием здесь, или возвращайся в Боливию. Но только не живи сердцем в одной стране, а телом в другой”. Редкая проницательность для парня. Как он догадался, в чем моя проблема?»

Наше общение практически сошло на нет, но я не умер, а, наоборот, воспрянул духом. Наши письма разжигали потухший костер страсти. Как и все ненастоящее, они были обречены исчезнуть с приходом ясности сознания. За иллюзией я разглядел правду: мы расстались много месяцев назад. Оставалось только обрубить пару ложных корней. В результате я практически перестал отвечать Хулии, и наша переписка свелась к минимуму – едва слышному звону колокольчика раз в две недели.

Сегодня воскресенье. Мы с Талией пришли на обед к ее родителям. Я потягиваю аперитив. От холодного бокала мерзнут кончики пальцев. Рядом Талия листает журнал об интерьере.

– Посмотри, какой красивый столовый гарнитур. Я покажу мебельщику эту модель, чтобы он сделал для нас такой же.

– Не покажешь, потому что это неразумно, – отвечаю я.

– Покупать столы и стулья неразумно?

– Гарнитура, который у нас дома, достаточно, им еще внуки будут пользоваться. Мы не можем позволить себе лишние расходы.

– Расходы? Слышать больше не могу об экономическом кризисе.

– Я говорю не о кризисе, Талия, я имею в виду твоего отца. Говорят, у него финансовые трудности. А он нам помогает оплачивать счета.

– Все это сплетни.

– Спроси у его сотрудников. Он им должен зарплату за прошлый месяц.

– Он забыл. Иногда он