– Перестала ли я думать о тебе? Это невозможно. У меня в мозгу происходит короткое замыкание, стоит мне отвлечься от твоего образа. Весь репертуар моих мыслей сводится к одному: Хонас, Хонас. Как заевшая пластинка. И виной всему ты. Ты приучил мое тело к ласкам… И что мне теперь с ним делать? Сознание смирилось. Но тело не хочет понимать, что все закончилось, перестань я его контролировать, оно устремится на поиски тебя. Поэтому я заменяю тебя руками, чтобы его усмирить. Рука, которая сегодня пишет эти строки, вчера была тобой, пахла, как ты, самцом. Эта рука побывала всюду, словно рыболовная сеть, окутала меня. Пальцы устремлялись вглубь моего существа, как если бы искали там забытое драгоценное кольцо… Что за пытка! Зачем я распробовала вкус мяса? Лучше бы оставалась вегетарианкой.

Ее письма были изощренной пыткой. При первом прочтении они меня утешали, при втором разбивали мои надежды… Стоило вникнуть в их тайный смысл, как делалось грустно. Углубляясь в те фрагменты ее посланий, где она говорила о своем слепом и неуемном желании, я понимал, она дает знать, что скоро найдет мне замену. Такой развязке я не мог помешать, поскольку был не в силах удовлетворить ее телепатически. Я располагал лишь одним средством: молиться, чтобы подули ветры с Северного полюса и охладили ее пыл, превратив Хулию в безразличную ледяную сирену.

Несмотря ни на что, я старался поддерживать видимость настоящего разговора. Ее слова теплились в моем сердце до получения нового письма. Так мне удавалось продлевать жизнь нашему диалогу, хотя наши реплики разделяли тысяча часов и они складывались в беседу, которую я смогу реконструировать только спустя время.

Хулия: «Сегодня я поняла, что у нас нет будущего. Наша любовь – прошлогодний снег. Ее никогда больше не будет… Примириться с этим больно. Я лелею иллюзию, что мы никогда не порвем друг с другом. Я знаю, что это самообман, но в ней, как и во всякой лжи, есть доля правды. Поскольку ты не присутствуешь рядом со мной физически, я не расстаюсь с твоим идеальным образом. Ты образец мужчины, для которого я себя храню. Ты больше не ты, а воображаемый эталон, по которому я оцениваю других мужчин».

Хонас: «Сначала я обрадовался, узнав, что ты больше не страдаешь. Мне показалась замечательной твоя идея сохранения моего образа в платонической форме. Однако дома, перечитав письмо, я нашел повод возмутиться. На самом деле, создав мой идеал, ты меня забальзамировала. В результате метафизических усилий тебе удалось превратить меня в чучело павлина, набитое ватой, которое украшает твою комнату. Я предпочел бы запомниться тебе мерзавцем, чем быть заточенным в часовне своих воспоминаний, словно оскопленный ангел».

Хулия: «Извини меня, любимый, извини. Я не хочу тебя мучить, просто так выходит. Мы терзаем друг друга, сами того не желая, потому что столкнулись с дилеммой. Чтобы вернуться к спокойной жизни, я должна забыть тебя, но меня ужасает мысль о необходимости стереть тебя из памяти. Как несправедливо! Любовь к тебе – враг моего спокойствия… В начале все было наоборот – ты сделал мою жизнь наполненной. А потом в моей душе поселилась тревога, которую в последние месяцы я унимала успокоительными. Какое странное перевоплощение!»

Хонас: «Ты любила меня? Не верю. Твое последнее письмо подкрепило мои сомнения. Когда я понял, что ты принимала успокоительное, чтобы не возвращаться в реальность, я сказал себе: “Любить меня значило для Хулии жить в страхе, как в фильме ужасов. Она терпела меня, только наглотавшись таблеток”. Это, по-твоему, любовь? Разве Джульетта принимала валиум? Неужели Купидон обмазывал свои стрелы успокоительными? Конечно, нет. Любовь не знает покоя… Сожалею, что не заметил тогда твоего пристрастия к таблеткам. Знай я об этом, не заставил бы тебя терпеть мое общество».

Хулия: «Ты просишь рассказать о городе. Мне сложно его описать, я его до сих пор не изучила. Я мало где была, первые недели вообще провела сидя дома. Было бы нечестно знакомиться с местами, где мы никогда не побываем вместе… Но я, конечно, не собиралась становиться отшельницей и в конце концов покинула свою темницу. Город мне не нравится. Он кажется мне бескрайним светящимся кладбищем, где один-единственный покойник – наша любовь. Кладбище без покойников. В Майами, однако, есть свои плюсы: здесь ничто не вызывает у меня боли напоминаниями о тебе».

Хонас: «Я завидую тебе, ведь ты живешь вдали от наших воспоминаний. Я постоянно думаю о тебе».

Хулия: «Тебя не утомила наша бесконечная переписка? Я уже вижу заголовок в газете: “Романтик погиб под тоннами любовных писем”».

Хонас: «Читать твои послания приятнее, чем потягивать кампари с содовой. Продолжай писать. Я установил палатку в почтовом отделении, чтобы ждать прибытия корреспонденции».

Хулия: «Мои письма к тебе никогда не закончатся. Я ими живу. Не забывай, это я предложила обмениваться посланиями ежедневно. Просыпаясь утром, я размышляю, о чем напишу тебе сегодня. Я завтракаю и пишу страницу за страницей. Исправляю, зачеркиваю, снова исправляю. Чтобы не переписывать бесконечно, после обеда бросаю послание в почтовый ящик. Написание этого единственного письма меня опустошает. Но я получаю награду – спокойствие до конца дня. Я выжала из своего мозга все воспоминания, все страдания, я свободна. Впереди – часы благословенной пустоты».

Хонас: «Если ты будешь продолжать сочинять так же вдохновенно, исчерпаешь тему. Ты превратишь остаток чувства в сухой увядший апельсин… Но это не значит, что нужно писать реже, поскольку твое рвение смягчает страдания… Разумеется, любой здравомыслящий человек посоветовал бы тебе умерить пыл, заметив, что писанина тебя изнуряет».

Хулия: «Один кубинец пригласил меня в модный бар. Тип был страшный и неприятный. Чтобы вытерпеть его, пришлось выпить два коктейля. Алкоголь меня развеселил, сделал разговор интересным, а свидание более приятным, чем я ожидала».

Хонас: «Настанет день, когда мы будем говорить о своей любви к другим людям, не испытывая ревности. Этот день приближается неотвратимо. Но я предпочитаю думать, что он еще далек. До него осталось два месяца, десять лет или он уже завтра?»

К работе я относился крайне безответственно. Мои руки, развращенные любовными письмами, больше не хотели иметь дела с грубой деловой корреспонденцией. Все вокруг потеряло краски. Коллеги и жена напоминали мне хромоногих зомби. Флорес мешался под ногами, я смотрел на него с презрением фазана, глядящего на гусеницу. Я не только способствовал процветанию нищеты, но и впустил ее в свою душу. Будучи одержим Хулией, я исчерпал свои резервы, не оставив и сентаво на покупку у реальности настоящих чувств. Разбудить меня