— Очевидно, у графини не оказалось при себе реликвии. Иначе бы она царю не отказала.

— Шесть сотен бриллиантов в скромной дорожной поклаже не спрячешь, а вот пять камушков… вполне, — задумчиво произнесла Глория.

— Бред, — фыркнул Лавров. — Чепуха.

— Едва в столице стало известно о кончине де Гаше, из Санкт-Петербурга в Симферополь срочно поскакал генерал Дибич, — невозмутимо продолжала она. — Как думаешь, зачем? Отдать последние почести безродной француженке? Вряд ли. Дибич привез губернатору депешу от Николая I. Александр-то к тому времени умер, но сообщил своему преемнику кое-что важное о французской графине. Новый царь потребовал от губернатора по прибытии к нему нарочного, отдать тому синюю шкатулку «в том виде, в каком она осталась после смерти Гаше».

— Откуда такие сведения?

— Из дневника компаньонки Анны Сергеевны Голицыной.

— Где ты его взяла? — изумленно спросил Роман.

— Нашла среди рукописей, собранных Агафоном. Он случайных бумаг не хранил.

— Скажи еще, что он заранее знал, кто поселится в его доме и станет читать его бумаги. Скажи, что он все предвидел наперед.

Глория промолчала. Это разозлило Лаврова. Проклятый Агафон каждый раз умудряется перейти ему дорогу! Глупо ревновать к мертвому, но…

— Ладно, что было дальше с этой синей шкатулкой? — насупился он.

— Губернатор тотчас же отправил чиновника в Старый Крым с приказом изъять все шкатулки, принадлежавшие покойной графине. Были допрошены ее душеприказчики, в том числе барон Боде. Он, якобы, предъявил взятую себе на память синюю шкатулку. Но того, что искали, в ней, надо полагать, не обнаружили. Ибо! По поручению самого Бенкендорфа было проведено повторное тщательное дознание.

— Даже так?

— Начальник Третьего отделения[10]повторного расследования по пустякам не назначает, — подчеркнула Глория.

В подтверждение своих слов она достала из шкафчика несколько ветхих пожелтелых листков и положила на стол перед собой.

— Вот… читаю дословно: Бенкендорф в письменном распоряжении указал, что «на некоторых лиц, находившихся в дружеской связи с умершей близ Феодосии графинею де Гаше, падает подозрение в похищении и утайке бумаг ее»! В связи с чем он приказывает произвести розыскные действия.

— Если компаньонка пишет правду, значит, это были очень ценные бумаги, — признал Лавров.

— Какой смысл компаньонке лгать?

— Почему же эти «ценные бумаги» не изъяли у Гаше при жизни? Зачем было ждать, пока она умрет?

— Хороший вопрос, — кивнула Глория. — Я тоже задалась им.

— И какой вывод ты сделала?

— Никто из агентов тайной полиции так и не выяснил толком, что привезла с собой в Россию загадочная француженка. Как изымешь то-не-знаю-что? Я думаю, после ее кончины заинтересованные лица надеялись отыскать в синей шкатулке, с которой графиня не расставалась, те самые знаки, о которых я говорю. Предположим, перед смертью Гаше оставила ключ к тайнику, где спрятала камни. Не могла не оставить! Ее мистическая натура, ее близкое общение с графом Калиостро давали ей надежду на новое воплощение. Но где гарантия, что в новой жизни память прошлого не даст осечку? Вот Жанна де Ламотт и оставила подсказку.

— Для кого? — не понял Лавров.

— Для самой себя.

— Это уж ты хватила через край, — возразил он. — До такого ни один царский агент не додумался бы. Ему бы просто в голову не пришла абракадабра типа нового воплощения! Надо иметь особый склад ума, чтобы дойти до этого. Люди мыслят проще.

— На то и был расчет. Только зря ты недооцениваешь людей, Рома. Что касается Жанны де Ламотт де Гаше, она не заблуждалась на их счет и обставилась соответствующим образом. Представь себя на ее месте. Ты умираешь, родни у тебя нет, родового имения тоже… где тебя похоронят, неизвестно. Зато у француженки не было сомнений, что после ее смерти начнутся поиски пропавших камней. Кому она могла бы довериться?

— Никому, — покачал головой начальник охраны.

— Правильно. Довериться некому, а знаки оставить надо. Следовательно…

— …она их зашифровала.

— Но сделала это хитро и тонко, — кивнула Глория. — Графиня заранее подготовилась к своему уходу. Ума ей было не занимать, она понимала, что всех ее друзей-приятелей непременно допросят: и княгиню Голицыну, и барона Боде, и слуг. Поэтому ход с «синей шкатулкой», скорее всего, был отвлекающим.

— Для отвода глаз? — забыл о своем скепсисе Лавров.

— Именно! Похитить у беззащитной женщины шкатулку проще простого, вряд ли искушенная в интригах Жанна хранила бы в ней нечто действительно ценное.

— Пожалуй, да…

— Значит, графиня оставила знаки на виду. Там, где никто не будет их искать. Причем в таком виде, чтобы они могли пережить века и не затеряться.

Начальник охраны ощутил, как покрывается испариной. Загадка казалась ему неразрешимой и в то же время невероятно опасной.

— В синей шкатулке камней точно не было, — пробормотал он. — Это ясно. Но все остальное… полный мрак.

— У покойной остались и другие шкатулки. В одной из них могла храниться сущая безделица, например, игральная карта. Бубновый туз… который волею судьбы оказался у барона Боде, а затем перешел к его потомкам.

— И что за подсказка — бубновый туз?

Глория с сожалением развела руками. Кроме картины «Шулер с бубновым тузом» ей ничего не открывалось. Трое игроков в карты, один из которых жульничал, назойливо лезли в голову, оттесняя все прочие мысли.

— Я отыщу картину в Интернете и посижу над ней. Авось, что-то толковое придет на ум.

Лавров ощущал себя выжатым, измотанным, хотя он ничего не делал — просто прятался за ширмой и слушал чужой разговор. Ему захотелось поесть и завалиться спать на сутки, не меньше.

— Зачем этой Анне-Жанне понадобилась пластика? — спросил он, зевая.

— Чтобы вернуть себе лицо, полагаю. Она подсознательно чувствовала себя Жанной де Ламотт, только не могла понять, что с ней происходит.

— А теперь поняла?

— «Бегающий» шрам от клейма тоже подливал масла в огонь, — добавила Глория. — В какой-то момент Анна оказалась перед выбором: кто же она на самом деле? И как ей вести себя дальше? Ее замкнутость и неуживчивость объясняются серьезным внутренним конфликтом. С каждым годом «это» накатывало все чаще, и ей все труднее становилось выходить из образа Жанны де Ламотт.

Лаврова не увлекали психологические экскурсы. Он рассуждал как бывший опер.

— А не могла Анна Ремизова начитаться приключенческих романов и возомнить себя французской авантюристкой? Почва для этого в Старом Крыму благодатная. Местные легенды располагают чувствительных барышень к буйной фантазии. Анна стала одной из жертв «бриллиантовой лихорадки», обуявшей крымских кладоискателей. Она обыкновенная истеричка, и ее стигмат — проявление нервного заболевания…