Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доктор засмеялся, прикрывая рот ладонью. Орест заметил сероватые, будто съеденные, десны.
— Поверьте мне: сама по себе эта система — вечна. В каком-то смысле, проще создать нового человека, чем ее демонтировать. То есть, говоря формально, демонтировать можно. Но как таковая система все равно останется. И будет существовать до тех пор, пока будут жить наши общие мифы.
Орест вспомнил обрывок разговора, который он услышал, стоя за занавесом:
— Вы имеете в виду культуру?
— В частности, — Строматовский кивнул. — Великие цивилизации никогда не строились на правде. Правда неприглядна. Ею может вдохновиться только жестокосердный.
— Что бы ни случилось, мы должны остаться великой державой. На том и стоим. Нельзя отнимать у народа его игрушку, — Павел поднял стакан и отпил.
Доктор любовался багровыми гранями:
— Система уже дает сбои. Если не отладить, это — вопрос времени. Я имею в виду распад страны.
— Ну и шут с ней! И пусть себе! Невелика потеря! — Орест понимал, что зарвался, но не мог остановиться. — Кстати, интересно, куда она денется? Что — ядерная война во всемирном масштабе?
— Это — вряд ли, — хозяин ответил за доктора. — Армагеддон — не наш миф.
— Нет, СССР не исчезнет физически, — доктор продолжил спокойным тоном, не обращая внимания на горячность собеседника. — На карте мира он до поры останется, но с каждым годом будет отступать в прошлое, как все гибнущие цивилизации. Я же, подобно вашему отцу, хочу, чтобы наш Рим обрел заслуженное бессмертие. Увы, оно не обретается ценою смерти.
— Вы хотите, чтобы всё это длилось бесконечно? Вам… — Орест Георгиевич передернул плечами, — мало принесенных жертв?
— Ну кто, кто говорит о жертвах? — Павел вмешался решительно. — Строго научная задача: обеспечение будущего страны.
— В двадцатом веке, — хозяин выступил снова, — особая история. Не простенький выбор между Добром и Злом. Взять хоть Вторую мировую: свободный мир предпочел помогать коммунистам. Все-таки — меньшее из двух Зол.
— Кстати, о ядерной бомбе… — проворчал Павел. — Где бы мы были с твоим чистоплюйством, не сумей мы ее создать!
Орест Георгиевич чувствовал страшную усталость. Отвлеченный разговор съедал последние силы. «Пора переходить к делу».
— И как вы себе это представляете? — каждое слово давалось с трудом. — Положим, вещество будет создано: вы всех планируете подвергнуть обработке? Что-то вроде газовых камер?
— Дались тебе эти газовые камеры! — Павел вспылил.
— Я понимаю вас, — старик поглядел на Павла осуждающе. — Нет, обработка, как вы изволили выразиться, коснется далеко не всех. Больше того, я уверен: исключительно осознанный выбор. Что-то вроде люстрации. Но, — он поднял палец, — с обратным знаком. Процедура для тех, кто желает занять руководящие посты. Особое условие для успешной карьеры.
— Вот, вот, — Павел подхватил, — вроде вступления в Партию. Никто никого не заставляет.
Орест Георгиевич опустил глаза.
— Позвольте, — старик вернулся к рукописи, — я предвосхищу ваш следующий вопрос: вы хотите узнать, почему, воспользовавшись заметками вашего батюшки, мы не можем продолжить расчеты сами? Увы, — он усмехнулся, — нас мало, да и тех нет. Я хочу сказать: наш круг слишком узок. В нем нет настоящего химика, владеющего современным научным аппаратом.
— А вы? — Орест Георгиевич спросил впрямую.
— В сравнении с вами я — алхимик. Умею сформулировать задачу, но не могу ее решить. Ваш отец сумел сделать решающие наброски. Но его уничтожили. Мне, в сущности, повезло в одном: меня взяли позднее. Но, как бы то ни было, на все их глупости у меня ушло двадцать лет. Срок нешуточный — за это время наука ушла вперед. Мне не догнать.
— Не понимаю, — Орест Георгиевич хмурился. — Вы, пострадавший от системы, желаете ее спасти? Вы — жертва, они — ваши палачи…
— Ну-ну-ну… — Строматовский поднес к губам стакан, словно намереваясь выпить. — Жертвы… палачи… К чему такие крайности? Будьте милосердны. Все мы, в каком-то смысле, заблудшие. Кстати, из этого скорбного списка я никак не исключаю себя. Что касается моих сокровенных целей… Да, с рациональной точки зрения мои мечты безумны. Но в том-то и дело, что истина чуждается разума.
— Что до меня, боюсь, я не смогу им соответствовать — вашим безумным и иррациональным мечтам, — Орест ответил твердо.
— Поверьте, это не так, — голос Строматовского увещевал. — Если позволите, я с легкостью докажу вам обратное. У вас ведь есть дети?
— Да, — Орест вздрогнул. — Сын.
— Я задам вам один вопрос, а вы постараетесь ответить правдиво.
— А если солгу? — Орест Георгиевич съежился: сейчас этот иезуитский старик спросит про девочку. Павел, конечно, рассказал. С самого начала они имели это в виду, приберегали напоследок.
— Стратегия вытекает из задачи. Хотите закоснеть в своем заблуждении, можете лгать.
— И вы это стерпите?
— Я? — доктор глядел отрешенно. — Поверьте, я и не то стерплю… Другое дело, что вам это не поможет… Итак, я хочу знать, — доктор говорил медленно, словно подбирал правильные слова. — Сообщили ли вы своему сыну, как погиб его дед?
— Но он… Мой сын школьник… — Орест Георгиевич хрустнул пальцами.
— Благодарю. Ответ — исчерпывающий, — обернувшись к лампе, Строматовский прибавил света. Хлынув сквозь вязь узора, свет залил капители и лег на темный коллаж. Красная звезда, венчавшая башню, раскрылась пятипалой горстью.
— При чем здесь?.. Какое отношение?.. — Орест Георгиевич смотрел на звезду и не мог отвести глаз.
— Прямое, — доктор улыбнулся горестно. — Если бы вы желали этой
