– Что знали? Ты скажешь?

– Тсс! – палец к губам – и к двери зарысил, закрыл, запружинил назад, к дубовому шкафу, и там – в обрамленье резьбы – раскрылися дверцы, а за ними сафьянились, кожились, пыльно серели Блаватская, Штайнер и Бёме. Французский, английский, латынь, иврит и арабский. Всё – книги.

Одну из них выцепил, выволк.

Стол был огромен, не стол – а престол; свет лампы на нем округлялся. И в центре желтевшего круга – страницами пухлилась книга.

– Ты можешь прочесть? – и пальцем нацелил в обложку.

Хлюпнул носиком, лобик наморщил, посусолил свой пальчик, провел золотым окоемом обреза:

– Аз – Твердо – Люди – Аз – Слово… Атлас?

Атлантида?

В переплеске ресниц распахнулись глаза.

Отец перещелкнул застежкой, расхлопнул – он замер с открывшимся ротиком:

– Карты!

Страницы шуршали пергаментно-желтым, бирюзовилось море, красно-кирпичились горы, изумрудно-лужились равнины.

Да, карты!

– Смотри, – и палец с проскрипом прошелся по охре бумаги, – смотри вот сюда. Это – Индия, вот – Гималаи.

С тоненькой шейки тянул головёшку, распахнулся глазами все шире:

– И там?

– Там город Шамбала, прибежище древних, хранилище тайн.

– Там – атланты? Четвертая раса?

Он выдохнул, щеку чеснул, взъерошил усы.

– Они все погибли, давно. Наказаны были. За пагубу, фыки и брыки, и – как бы сказать? – он секундно задумался, – да, за распад и разврат, за черную магию и – материк был опущен под воду, брошен в безгласную тьму. Затоплен водой, как в Потоп.

Миша вздрогнул:

– Как будто град Китеж?

Щека увлажнилась. Лицо бледновато-фарфорилось.

– Нет! – он пальцы со скрипом скрестил. – Был Китеж – сокрыт, Атлантида – потоплена. Разницу ты – понимаешь?

И Миша кивнул.

Отец замолчал; в угли камина вперившись, задумался. Рука протянулась и Мишины космы взвихрила.

– А может, сокрыта? Кто знает? А может быть, ты и узнаешь?

И под усами мелькнула смешинка; глаза – огонькнули. Улыбились губы.

Мишин маленький пальчик шершавит страницу, коленки вминаются в кресло:

– Где, папа?

– Вот здесь, запомни. Вот Индия, – и промельк по карте, – запомни: вот здесь.

И плечо припечатал рукой.

– Вот, смотри, – и рукой произвел он курбет, приглашая к вниманию, – видишь, на пальце – кольцо?

Миша видел не раз; тут курносился он в изумленье, невтолк и невесть – что же дальше?

– Вот, смотри, – палец раскольцевал, после дзянькнул кругляк по столу, – из рук не берут, запомни. – И знак головой: теперь можно.

Потнились руки, пальцы влажнились. Кольцо в них – скользило. Уладонил его, рассмотрел:

– На каком языке это буквы?

– На санскрите, индийский язык.

– Ты был в Индии, папа?

Кручинились пальцы, скрестившись, потом раскрестившись друг с другом. Мише казалось: под усами задрогнулись губы:

– Нет. Я не успел. Ты успеешь.

Кольцо золотилось в потной ладошке, хиромантилась линия жизни.

– Я умру – оно будет твоим. И ты в Индии – будешь!

И он вытер испарину.

Ночью снился – точнее, кошмарился – сон.

Город людился, словно большой человечник, по улицам ситцелись платья, картузились мастеровые, лошадились пролетки, кареты; каменели дома, латунились ручками двери; дома деревянные колером серо-кофейным, кофейно-коричневым разнообразили улицы; а переулки кривели живою раскрикой цветов; а надо всем – золотясь, куполилися храмы, а дальше – домики, сжатые в двоёнки, в троёнки, с протыками труб, и – дальняя лента лесов Воробьевских: резною оградой.

То был материк Атлантида.

Загрозарело, потом – грохотнуло, в тусклом мерцанье зарниц – косохлесты дождя, всплеск и крики – какая-то каша, полилось, заюлило, залиловелась ночь, задзенькали стекла, граахнуло громом – и пламени выжелчь и выбель!

Окулачевши руки, рот разодравши, оскалясь зубами, капкапкая слезы из глаз – закричал.

Глафира давала воды, лоб ладонила мама, утром – белохалатился врач. Пальцем коснувшися лба, грустно вздохнув, дал понять – здесь наука бессильна.

Миша хехекнул с подмигом: наука бессильна, одни лишь великие древние – знают.

Врач в трубочку глянул, где ртутилась температура:

– Мальчик просто напуган.

Испуг воплотился: всей жизнью.

Нарастал гром событий, меч войны нависал. Скоро мать будет плакать о сыне, который в мазурских болотах погибнет, скоро барышни корпий защиплют; студент – зашагает с ружьем; а после – нахлынет волна! – и тринадцатый год будет дальше, чем Индия, чем Атлантида; а смерть будет ближе, чем завтрашний день. И словно колодятся карты – ваш выбор, тяните: испанка и голод, чекисты и краснорабочие, просто ворье и бандиты. Все умрут своей смертью: мать – испанкой, сердечным разрывом – отец.

Но Миша – ускольз от судьбы, после стал – безымянкой, ушел – в безызвестье; взял с собой – беспредметность. И только на память – кольцо.

Ты в Индии – будешь!

Он – помнил.

Как все начинается? Встречаешь девушку на отдыхе в Симеизе, красивую, чуть взбалмошную, но какая же девушка не взбалмошная, когда ей нет и тридцати, а вокруг – летний Крым? Смотришь, как она плавает, сильные руки рассекают воду, потом выходит, мокрая, счастливая. И вот у вас роман, под звездным небом ты что-то делаешь с ее телом, она с твоим, цикады стрекочут, море шумит, все понятно – отпуск, лето, Крым. Потом возвращаетесь в Москву, продолжаете встречаться, все как-то удивительно нежно, как-то удивительно трогательно, хотя девушка все-таки взбалмошная, звонки в два часа ночи, все такое. Однажды в постели вдруг говорит: Давай без резинки, честное слово, если забеременею – можешь не жениться. На дворе середина девяностых, все считают – СПИД только у наркоманов и голубых, ну, еще у проституток – и поэтому трахаются как попало, спросят разве что: ты здорова? Или: а тебе сегодня можно? А если девушка сама говорит: давай так, – как-то совсем глупо отказываться, тем более – знакомы уже несколько месяцев, уже понятно – с кем попало не спит, по вене не ширяется. И вот через полчаса они лежат рядом, сперма медленно вытекает на простыню, Маше лень вставать и подмываться, и она рассказывает, что, похоже, у нее вообще не может быть детей, какая-то неудачная операция, врачи предупреждали, в принципе, конечно, хочется, вот она и не особо предохраняется, забеременеет – будет такое чудо, а нет так нет. Ну, и получается, конечно, нет, и на этот раз, и на другой, и на третий, а потом проходит полгода, как-то само собой получается – они уже вместе живут, а на дворе – середина девяностых, снимать одну квартиру на двоих дешевле, чем две, работа есть то у Никиты, то у Маши, денег все время не хватает, к лету девяносто восьмого все как-то выравнивается, но тут кризис, обвал, потом новый подъем, Путин, стабильность, пятьдесят долларов за баррель.