Пьем.

Такие дела, Маэстро. Такие дела...

— Маэстро! Срочно! На вылет! Поднимай эскадрилью!

Это... да. Поднимай. Было бы что... Всей экадрильи — три ужратых до легкой синевы перемкуля и пять салажат, касторки толком не нюхавших. И еще я — Маэстро. Бог стратосферы. Страшный с похмелья, от одного вида окислителя тошнит... Но — надо. Высота пятнадцать километров, два маха... Не салажат же посылать? В бой идут одни перемкули!

— Вторая эскадрилья, на вылет! — командую во весь голос.

— Тех контроль прошел?! — орет механик. Судя по басу — Полосюк в небо ломится, а механик его (добрейшей души огрина весом в полтонны) на взлет без предварительного осмотра не выпускает. Хорошие они парни, механики. Заботятся о нас, ждут, а если наорут и пристыдят — то любя. Перемкуль и его механик — ближе друг другу, чем иные муж и жена...

— Прошел! — точно Полосюк, его пропитая голосина.

— А ну дыхни!

Эт правильно. Я бегу к взлетной полосе, на ходу соображая, сколько вчера выпито и сколько (не иначе, как чудом!) задержалось в моем желудке. Эх, набрались же... Не помню, даже сколько выжрали. Все равно добавлять придется, бой как никак, трезвыми в небо только воробьи с орлами... Лишь бы не занесло на взлете, а там уж стратосфера дурь из башки выветрит.

— Стой, Маэстро! — вырастает передо мной приземистая, мне по грудь, кривоногая фигура. Мой механик, Джакопыч, с цинковой цистерной за плечами и насосом ручной тяги под мышкой. Ноздри раздуваются. Привет, старина!

— Маэстро, дыхни!

Полной грудью Джакопычу в нос — перегаром. Ух, бегать пора по утрам — дыхалка ни к черту, скоро падать начну...

— Касторки сотни три галлонов, а окислителя одни пары остались, — резюмирует механик. Укоризненно смотрит на меня. Глаза у огрины желтые-желтые. — Эх, командир... Закусывать надо.

— Потом, Джакопыч, потом... Мне бы на взлет.

— Пей!

Чуть не вывернуло, пока в меня касторку (бензин для зажигалок, помните?) закачали. Огру ручным насосом два вожделенных мегапаскаля выдать — раз плюнуть, только вот в желудке ощущение — стадо слонов и с разгону. Лбами. Бивнями. Сволочи! Хвост в струнку вытянулся — до хруста в позвоночнике.

— Терпи, Маэстро, — утешает заботливый механик, продолжая усиленно качать. Под темно-пятнистой, в болотный камуфляж, кожей шарами перекатываются мышцы. Силен Джокопыч. Стар, но крепок, словно...

— Пей!

Ведро с окислителем. От запаха блевать тянет. Ох, как бы не вывернуло... Пью.

Желудок все ребра обстучал, зар-раза... Глубоко дышу. Еще вдох, и еще... В голову от желудка взлетает теплый, ярко оранжевый шар, пахнущий апельсинами и — там взрывается. Мир вокруг становится уютным, словно родное логово... На горизонте, рядом с солнцем, мягко покачиваются пуховые перины... Эх, прилечь бы... Прилечь.

— Маэстро, дыхни! — Джакопыч морщится от перегара. Тянет носом, смешно шевелит ноздрями. Родной ты мой! Дай я тебя расцелую, огрина свиномордая...

— Готово, Маэстро.

— Джакопыч! — сотрясаю воздух ревом, поджимаю лапы, вытягиваю шею. — ОТ ХВОСТА!

— Есть от хвоста!

Зажигание. С диким ревом бьет реактивная струя. Меня сотрясает дрожь, страшная сила тянет вперед, когти оставляют следы на бетоне взлетной полосы. Голова привычно кружится, к горлу подступает изжога...

— Маэстро, пошел!

Спасибо, Джакопыч. Будем надеяться, этот вылет добавит мне парочку силуэтов на груди. Татуировки, вытравленные плавиковой кислотой — доказательство боевого мастерства пилота. Метки, при виде которых салажата могут пока только вздыхать... Они и вздыхают. С высоты вижу, провожают взглядами, уставив завидущие морды вверх. Снова вздыхают — завистливо и с надеждой... А вот когда-нибудь и я...

Когда-нибудь.

— Смотри, как виляют, — говорит кто-то из салажат с плохо скрытой завистью в голосе. — Тоже мне, перемкули!

За мной пристраивается черная тень. Поворачиваю голову. Вихляющий полет, с явным перекосом в сторону левого крыла. Голова вниз... Полосюк, Земляная Ящерица, пропойца и дебошир, но летун, каких мало...

— Полосюк, ты меня уважаешь?! — ору.

— Маэстро, да я! — Ящерица с трудом переводит голову в горизонтальное положение. Глаза почти бессмысленные. Перебрал таки окислителя, сволочь. Эх, Полосюк, Полосюк... — Ик! Да я... за тебя... Ик!

— Верю. Будешь моим ведомым. Виси на хвосте. Тоже мне, перемкуль! В следующий раз чтоб закусывал!

— Ик! Заметано, Маэстро... ик!

— Набираем высоту!

Два километра, три, четыре... Хлопок! Звуковой барьер позади, тишь, да гладь, только холодно. Лапы мерзнут. Еще добавим тяги, крыльями подработаем... Все выше и выше и выше!

Здравствуй, стратосфера!

Над головой — чернота с пятнами звезд. Впереди маячат темные точки, тепловым зрением вижу следы, извиняюсь, реактивных струй. Враги. Такие же как мы, прирожденные летуны и любители выпить...

Кремень-папА дал нам окислитель, чтобы его дети никогда не знали горя.

«Вот Вам кислород — то кровь моя.»

Готовлюсь врубить форсаж, набираю высоту. Перехватчики, судя по маневрам, занимаются тем же самым... Отличные, видать, летуны...

— Третий, я первый, делай как я!

Сзади и чуть ниже Малыш помахал крыльями: мол, понял. Его ведомый, золотисто-серый Раджа, царственно кивнул. Сделаем, Маэстро. Вторая эскадрилья к бою готова...

— Хорошо, — заорал я, заваливаясь на правое крыло. — Ящерица, за мной!

В бой идут одни перемкули.

1861 год, штат Джорджия, белый особняк, утопающий в зелени. К особняку ведет аккуратная дорожка. На крыльце, в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, расположился плантатор в белом костюме и в широкополой шляпе. Неторопливо дымится сигара, мужчина лениво перелистывает газету. Голубые глаза смотрят устало. Вдалеке, за особняком, слышны церковные песнопения.

— Опять одно и тоже, — негромко комментирует мужчина, переворачивая страницу. — Янки, Линкольн... декларация... А где цены на хлопок?

Песнопения смолкают. Мужчина на мгновение отрывает взгляд от газеты:

— Уже закончили? Хм-м...

Через некоторое время к крыльцу приближаются трое негров в широких штанах на лямках и в клетчатых рубахах. Самый маленький растерянно мнет в руках шляпу:

— А масса... эта... не обидится? Мы же... эта... не его выбрали... да. А если он меня... эта...

Представив себе «эта», маленький закатывает глаза и икает.

— Нет, — уверенно говорит другой. — Ты, Томми, главное, не бойся. Масса суровый, но справедливый. Зря еще никого не убивал. Вот тебя, например, за что убивать?