— Дядя Женя,— перебил его Богдан. — У вас все штаны на заду лопнули!

— Как? Ты лжешь, маленький проходимец, — судорожно ощупывая себя, прошептал растерянный профессор.

— Не-а! — сказало безжалостное дитя. — Это когда вы у моря прыгнули. Надо было сразу купаться идти.

Не везло профессору в тот вечер.

Утром на очень представительной Всероссийской конференции в Духовной академии Санкт-Петербургской епархии я выступал с докладом «Глобализация сознания у детей». Мне аплодировали, задавали вопросы. Седовласые батюшки согласно кивали, поддерживая мою тревогу за будущее России, и председательствующий на сем высоком собрании мой крестник игумен Александр гордился мною, увлажняясь взором.

А в перерыве ко мне подошел молодой священник и, заливаясь краской смущения, робко спросил, не я ли, мол, тот самый, который детский писатель. И когда удостоверился, что это я и есть, стал горячо пожимать мне руки, говоря:

— Боже мой, боже мой! Как я рад встрече с вами! Боже мой, ведь, строго говоря, благодаря вашим книгам я стал священником.

А вечером я пошел на юбилей знаменитого доктора -— сексолога и психолога Льва Щеглова, с которым дружу.

В огромном ресторане произносились речи и юбиляру вручались подарки. Среди даров особенно выделялся подарок устроителя выставки «Российский фермер» Михаила Злыдникова. Он явился с барышней в эстрадно-русском костюме и кокошнике, и собравшиеся предполагали, что она начнет петь развеселые частушки. Собственно, с них и началось, но закончилось стриптизом! Отчаянная стриптизерша скинула «как бы сарафан» и бодро заболтала бюстом чрезвычайного размера и устройства перед носом ошалевшего от неожиданности доктора-сексопатолога. Все было совершено в бешеном темпе, народ и ахнуть не успел, как мимолетное стриптизное видение ускакало из зала на бесконечных и безупречных ногах, сверкая ягодицами, как ускользающая в чащу леса лань.

Хитрый ведущий предоставил слово мне, и волшебная сила глагола помогла вернуть аудиторию в лоно литературы.

Презревши ветреную моду,

Как древнегреческим богам,

Свою Урюпинскую оду

Кладу, о Лев, к твоим ногам.

Балтийский вал,игриво пенясь,

Твой воспевает юбилей,

И тут не место рифме «пенис»

Или, тем более, «еврей».

Ты гармоничен от природы,

И по заветам мудрецов,

Конечно, Лев, но Моисеич,

Орел, конечно, но Щеглов.

Твой ясный взор миры пронзает

От их вершин и до основ.

Твои кто книги прочитает,

Узнает много новых слов.

То, что по-русски «хреновина»,

А по-урюпински «елда»,

Есть «ультрапенис» по-латыни,

Как это звучно, господа.

(Сравните тюркское «манда».)

И, как римлянин, снова, снова,

В угаре поиска свово,

Ты утверждаешь все об ово!

Ну или около него.

Щеглов доступно разъясняет,

Когда себе мы не враги,

Что нас в одеждах утесняет,

Давить не должно на мозги!

В трудах не покладая руки,

Запросам угождая дам,

Ты все разложишь по науке

И рассуешь все по местам!

А в теле (имеется в виду телевидение) мест таких немало!

Как поглядишь со всех сторон.

Из передач страна узнала,

Кто извращен, кто изощрен,

Копаясь в душах, как геолог,

Ты, как старатель, углублен.

Как Лев Толстой, ты психуелог,

Вперяясь в бездну — астроном.

Долг исполняя свой гражданский,

Ты ищешь в бездне той звезду!

Сидите молча, Подражанский!

Другую рифму я найду!

Дипломы, звания, букеты...

Алмазы все в твоем венце.

Да что там говорить! Приветы

Урюпинск шлет в моем лице!

Запомните все слово в слово!

Не добавляя лишних слов!

Живи и здравствуй, доктор Лева!

Наш Моисеевич Щеглов!

Эту «Урюпинскую оду» в субботнем выпуске «Светской хроники» по телевидению цитировали и приводили избранные места.

Сорвав аплодисменты, я угнездился за столом и тут же обнаружил рядом с собою барышню. Довольно симпатичную. Очень стройную. В черном брючном костюме и целомудренной белой блузочке. В барышне я с большим удивлением узнал отработавшую свой номер стриптизершу.

Она была взволнована не меньше того утреннего батюшки.

— Это действительно вы? — сказала она, трогая меня за рукав пиджака и проникновенно заглядывая мне в глаза. — Боже мой! Я же вашими книгами зачитывалась!

Господи! Да что же это я такое написал?! Что ж это за книжки такие, что и священнику, и барышне из стриптиза годятся?!

В ресторане Союза писателей подрались два прозаика, два Валерия — Валерий Мусаханов и Валерий Попов. С чего они подрались, теперь уже забылось. Но как говорил свидетель, участник и, отчасти, причина потасовки Михаил Глинка, «все было принципиально!» Черный, как сапожная щетка, тат[1], то есть человек кавказского темперамента и романтических южных представлений о чести мужчины, хватанувший на зоне, где оказался в ранней юности, «понятий», Валера Мусаханов, как петух, налетел на огромного, накачанного и крепкого Попова. Чем кончилась драка, неизвестно, но Мусаханов, раздувая ноздри и тараща огромные черные глаза, клокотал: «Он же профессионал! Он же профессиональный боксер!». Что, безусловно, увеличивало его славу в глазах писательской молодежи.

Старшая же часть писательской организации в лице отцов-основателей из числа первых комсомольцев думала иначе. Драку, как метод выяснения отношений, они отрицали категорически, предпочитая иные формы не только в диспутах, но и в спорте.

Так, особым почетом в союзе пользовался бильярд. Тут были свои герои и свои чемпионы. Легендарная слава биллиардиста овевала старенького Соломона Борисовича Фогельсона. Вся страна распевала его песни из «Человека-амфибии», из «Небесного тихохода» и других популярнейших кинофильмов, грохотали по радио его «Матросские ночи», «Белокрылые чайки» и еще несколько десятков песен, но распевавшие его песни на всех вечеринках граждане вряд-ли помнили имя и фамилию поэта-песенника. Здесь же, в бильярдной, слава его гремела. «Вот погодите, — частенько говаривали обиженные проигравшие, — вот придет Фогельсон... Он вам объяснит, что почем и за сколько...» Лев бильярдного стола и виртуоз кия внешность имел обманчивую. Худенький и тихенький, он пришлепывал в традиционных летних сандаликах в бильярдную, присматривался, прищуривался... Он никогда никого не обижал, нахамить не мог, но вот когда видел какого-нибудь чванливого мэтра или забредшего в ресторан союза большого начальника из любого ведомства, то брал в склеротические ручки бильярдный кий и превращал его в орудие возмездия. Привстав на цыпочки и оправив па носу очки, Фогельсон устраивал Бородинскую битву, плавно перетекавшую в Варфоломеевскую ночь... Выигранные суммы, как правило, оставались тут же, неподалеку, у стойки бара в ресторане.