А сейчас уже ничего не вернуть. Ни Лолу, ни ребёнка, ни его самого. Он уже никогда не станет таким, как прежде. Где-то раздолбаем, где-то бабником, где-то циничным кретином.

Хотя нет, кретином он продолжал оставаться. Только кретин смог за пару часов разрушить жизни нескольких человек, в том числе свою.

Ему очень не хватало Лолы. Физически не хватало. Он хотел её до скрежета зубов. Хотелось обнять её, прижать к себе, зарыться носом в её роскошные волосы. А еще любить до полного изнеможения. До отключки. То нежно, осторожно, потом наоборот, трахая, будто в последний раз. Потом зацеловать всю от макушки до пяток. И опять любить... Он представлял себе секс с Лолой, и это была как будто пытка, или ломка. Но новая доза ему вряд ли светила.

И он всё воспроизводил и воспроизводил в памяти счастливые моменты рядом с ней. Те две недели, когда она взяла отпуск. Это были почти идеальные дни, наверное самые светлые. Что стоило просто продолжить такие отношения! Нет, он опять повёл себя, как конечный мудак. Решил, что еще не наигрался.

В такие моменты ему становилось тошно от самого себя. И очень стыдно. И больно... в принципе, боль и так никуда не девалась, была с ним постоянно. Даже становилась ещё сильнее.

Он не знал, сколько еще сможет так продержаться. Иногда даже мелькали суицидальные мысли. Закончить всё одним выстрелом. Или из окна... Но тут же накрывала мысль, что Лоле - намного тяжелее. И что таким образом, сходя с ума, он искупает свою вину перед ней.

Пусть даже она этого не знает...

Через две недели в дверь к Гордею позвонили.

Он сначала хотел не открывать, но стоявший под дверью не угомонялся. Звонок продолжал заливаться.

Гордей, как тяжелобольной, встал из-за стола, оттолкнувшись ладонями от столешницы, и пошёл открывать.

За дверью стоял отец. Они не виделись несколько недель, но гость явно был шокирован внешним видом хозяина квартиры. Небритый, лохматый, с тёмными кругами под запавшими глазами. В распахнутой рубахе и старых джинсах, Гордей выглядел как после тяжёлой болезни.

- Что, всё так плохо? - поинтересовался он, видя реакцию отца.

- Что случилось?

Отец оттеснил сына и зашёл в квартиру. Хорошо, что вчера тут была домработница.

Гордей не хотел говорить, слишком было больно. Но, с другой стороны, они всегда были с отцом близки, поэтому и скрывать ничего не мог.

- Я её потерял, - сказал так, будто бы отец был в курсе. На самом деле Гордей никому не рассказывал о Лоле. В подробностях знал только Даниил. Ну и другие члены клуба, конечно, видели их вместе.

Отец в недоумении поднял брови.

- Её?

-Да, Лолу.

- А... - протянул отец, как будто это всё объясняло. - Ну так верни. Мужик ты или...

Но его прервало глухое рычание Гордея.

- Дурак я. И мудак. И совсем не мужик.

- Что так? - не понял Введенский-старший. - Вроде ж воспитывал тебя как мужика. И что, не получилось?

- Нет, - коротко бросил Гордей. - Издевался я над ней. А потом вообще...

Гордей запустил пятерню в отросшие волосы.

- Короче, в клубе её публично наказал. Несправедливо, не разобравшись. Жестоко. А она сломалась... И ребёнка потеряла.

Игорь Сергеевич смотрел странно, вроде как с осуждением, а вроде с жалостью. И непонятно чего  было больше.

- Матери не говори, - попросил Гордей.

- Не скажу. Хочешь, чтобы и мать сломалась?

Отец задумался. Вряд ли что-то можно было сказать в этой ситуации.

- А я потом только понял, что люблю её больше жизни. И что не жить мне без неё. Вот и не живу, так, существую.

Отец продолжал молчать, сидя в напряжённой позе. И Глеб замолчал.

- Конечно, ребёнка не вернёшь, - наконец прервал молчание отец. - Но ты можешь сделать ей еще одного. Или не одного. Только прощение заслужи.

- Как?! Как его заслужить?! - сорвался на крик Гордей. Хотя оба понимали, что криком ничего не добьёшься.

- Думаю, учитывая ваши... м-м-м... увлечения, - отец действительно был близок с сыном и знал о посещениях закрытого клуба, - ты должен пройти через то, через что прошла она.

Подумал и добавил:

- Даже не так. Она должна пройти через это. Только не в роли жертвы. Она должна тебя наказать...

Больной придурок! Конечный урод!

Затем?! Зачем нужны были эти игры?!

Его же еще при первой встрече потянуло к ней! И нужно было быть полным идиотом, чтобы всё просрать!

Тогда, в пиемой, она стояла такая потеряная, словно увидела принца на белом коне. И если бы принц был принцем, а не дегенератом, он бы схватил, утащил к себе замок.  Любил, уважал, пылинки бы сдувал. Подарки дарил, ласкал, целовал.

А она бы просто его любила. Беззаветно, нежно, искренне. Как действительно в этой жизни любила только она. Ну, может, еще мама.

Гордей понял, что почти создал эту идиллию. Тогда, когда велел ей взять отпуск. Когда попытался сделать сказку. Которой не судьба уже было воплотиться.

Он вспоминал и вспоминал, представлял, как могло бы было быть. Вчера, сегодня, каждый день много лет подряд...

Вот он возвращается домой с работы. А она ждёт. Она ждёт дома, никаких трудовых будней. Она - только для него. Готовит - только ему. Улыбается только ему.

Она встречает его, сладкий медово-ванильный запах. Только её, такой родной, такой желанный. Этот запах периодически сводит его с ума.

Он целует её в коридоре, поцелуй тут же воспламеняет их обоих, и он слетает с катушек. Они не виделись всего несколько часов, но и тело, и душа уже истосковались. И нужно, жизненно необходимо снова припасть к её сладкому источнику, чтобы жить дальше. Он берет её прямо там, в коридоре. Быстро, сильно, горячо. Но она тоже хочет. Уже хочет. Она всегда хочет его. Его девочка. Его куколка...

Последние слова резко отрезвляют.

Он - играл с ней. Он - издевался. Он не только не заботился, чуть не убил.

Слёзы, которых Гордей не помнит еще с детства, лет с трёх, не позже, горячими дорожками обжигают лицо.

Она доверилась ему. Полюбила его. Вручила всю себя. А он просто предал. Более того, много раз подряд. Не только в тот роковой день в клубе. Намного раньше. Когда, как куклу, насадил её на другого. Когда при ней трахал шлюху, доведя до истерики и судорог. Когда заставлял заниматься необычным сексом, не для обоюдного удовольствия, а в наказание, за какие-то пустяковые знаки внимания от коллег.

Сейчас он понимал, что тогда им владела ревность. Потом - нежелание признать, что по уши увяз в ней, в этой сладкой девочке.

Пойми он это раньше, прими - как дар Божий, а не как наказание или свою слабость, тогда все еще можно было бы исправить.