Господи! Где Ты есть-то? Кому мы все кланяемся, зачем постимся? При чем здесь куличи да пасхи?

…Вы изюму много добавляете? Я люблю, когда побольше. А мы с мужем недавно в Оптину пустынь ездили, поговорили со старцем. О, на многое, на многое глаза открыл!

Чепуха ведь это все! Глупости несусветные! Тот же климакс! Нет, но ведь всем помогает. Это у нее, у нее душа проклята. Молиться нужно больше, мысли свои очищать, чувства. Только успокоишься, придешь к решению, и опять… К кому бежать? Вокруг одни кликуши. Ну, сиди на родительской могиле, сажай незабудки, шепчись, а что ты знаешь-то? Где они теперь, папа с мамой?

С кем ты шепчешься?

От страха – когда подступали эти мысли – Елена или наливала себе рюмочку (только бы Томас не заметил! Заметит – убьет), или бросалась разговаривать с подругами, которые – хоть у них и не было ее воображения, – но старости боялись, за мужиков своих когтями цеплялись, подтяжки делали, жиры с боков отсасывали, – или же, если и подруги осточертевали, – пыталась углубиться в работу, в те же сценарии, те же халтуры.

Она была крепкой, способной, работала лихо, легко, не хуже своего благоверного. Так, во всяком случае, она думала. И многие подтверждали.

…Ничего не изменилось с Нового года. Почудилось ей это все, померещилось. Климакс. Другие вон от климакса в психушках сидят.

Осторожнее с женской душой, женщины – ведьмы, прав был Николай Васильевич.

Она решила, что будет с Томасом ласковой, никаких подозрений. Чтобы он не догадался, что она за ним послеживает. Стала по утрам готовить ему завтрак, яичницу с луком, кофе варить, витамины на тарелочку подкладывать. Витамины немецкие, а написано почему-то по-английски: «For Him».[25]

Пусть пьет, дорогой, не повредит.

…Сегодня в восемь вечера позвонила какая-то баба, выговор не московский, южный. Попросила его к телефону. Елена спокойно ответила, что его нет дома. Позвоните попозже. Можно в одиннадцать? И в двенадцать можно, звоните, мы поздно ложимся. Баба – судя по голосу, молодая, может, приехала из провинции в актрисы поступать? – спросила: а можно ли оставить телефон гостиницы? У них – она так и сказала: «у них» – дело, и очень важное. Тут Елена слегка напряглась. Какое такое дело? Баба замялась. Вы ему кто? Я ему жена, девушка, а вы – кто? Ой, не беспокойтесь, я никто, я вообще приехала из Нью-Йорка. И я правда никто, я как переводчица приехала, потому что мой друг не говорит по-русски, он доминиканец, из Доминиканской Республики, но он тоже живет в Нью-Йорке, и он меня попросил… Ему нужно тут своего ребенка получить обратно, у него теща увезла ребенка, представляете? Без спросу. На самом интересном месте – Елена услышала – словоохотливую переводчицу прервал какой-то мужчина по-английски, спросил, наверное, с кем она там так долго разговаривает, и переводчица сразу заткнулась, но телефон оставила.

Гостиница «Националь». Рукой подать.

Сердце у Елены заколотилось так, что еще немного – и разорвется. Что это все значит? Как вести-то себя? Передать ему телефон как ни в чем не бывало. Просто телефон, никаких подробностей. Тебе тут звонила какая-то женщина, вот телефон, просила позвонить. С южным акцентом. Небось сценарий какой-нибудь или устроиться хочет в Москве. Перезвони. Ни слова о том, что это гостиница, ни слова о Нью-Йорке. Так, между делом, позевывая. Потом, когда он будет звонить, нарочно уйти в ванную, включить воду, чтобы он думал, что она ничего не слышит. Самой же из ванной выскочить и стоять за дверью. Бесшумно все, босиком.

Что бы она ни услышала, виду не показать. Следить. Дальше мысли у Елены начинали путаться, слишком было страшно.

Томас пришел около двенадцати. Сразу увидел, как у жены блестят глаза. Выпила? Нет, не похоже. Неужели что-то подозревает?

– Я жутко голодный, – сказал он, хотя голодным не был. (Репетицию закончил в девять, заскочил к Еве.) – Ты уже поела?

– Я – да, – сказала она, широко зевая (слишком широко!), – но я тебе все оставила. Пойду в душ, спать хочу – умираю.

Достала из шкафа в коридоре чистое полотенце, набросила на голое плечо (в квартире жарко, топят, Елена ходит в сарафане!).

Уже одной ногой в ванной – обернулась. Глаза испуганные (не умеет она играть, актриса плохая!):

– Чуть не забыла, тебе там телефон какой-то оставили. Просили очень сегодня позвонить.

– Кто оставил?

– Ой, прости, я работала, не спросила даже толком, отвлекаться не хотелось. Какой-то голосок молоденький. Очень вежливый. Перезвони.

Протянула ему клочок бумаги с номером. Ушла в ванную, включила воду.

Он сразу понял: сейчас будет подслушивать. Но если не позвонить – тоже странно.

Набрал номер. Молодой женский голос, немного заспанный, с легким непонятным акцентом:

– Алло?

Назвался.

– Ой, подождите! Сейчас с вами будут говорить! Минуточку!

Передала трубку.

– Yes, this is me. I called you from New York a week ago. My name is Elize. I just came here, to get my son back, you know.[26]

За закрытой дверью ванной звонко лилась вода. Слава Богу. Моется.

Английский у Томаса был очень неважным, но объясниться можно.

– Last time… I tell you I have no idea where she is, – он с трудом подбирал слова. – Why you did not ring her from… From the United States? You can find her number through the relatives… May be they know…[27]

Трубку опять схватила девица.

– Я извиняюсь, Элизе просит, чтобы мы с вами встретились. Он не хочет просто так взять и заявиться к ней. То есть я имею в виду, мы же и не знаем, куда идти. Мы без вас просто не знаем, куда даже броситься. И Элизе просит, чтобы вы лучше пошли с нами. А то он говорит, что он за себя не отвечает. – Она не то засмеялась, не то всхлипнула.

Томас ощутил подступающую дурноту страха. Сказать им адрес Евы? А вдруг этот парень пойдет туда и убьет ее? Или изобьет? Да и вообще – если она убежала и спряталась – разве он имеет право выдать ее? Боже сохрани. Тогда – что? Пойти с ними? То есть опять-таки – выдать ее да еще и присутствовать при этом?

Трубка стала мокрой в его ладони.

В ванной лилась вода. Почему ему так везет на этих баб? Что это за проклятие такое на его жизни? Мало ему Елены с ее вытаращенными глазами и вечными подозрениями? Еще одна подвалила с украденным ребенком! Черным! От черного папаши, островитянина! Конечно, будет дикий скандал. Безобразный. С криками и мордобоем. Никакого другого спектакля не нужно. Приглашаем на премьеру.