к земле тяжесть огромных рогов и, сорвавшись со скалы, полетел в пропасть. Дым от выстрела рассеялся, и тут ущелье заполнил женский крик, через минуту перешедший в рыдания. Ибрагьим со страху чуть сам не сорвался, да ухватился за колючий куст можжевельника и так замер, всем телом прижавшись к скале. А женский голос всё звучал, выплёвывал по одному острые ранящие слова, похожие на маленькие блестящие стрелы:

«Гуч бекараб тIаму кIва рукъиб щвезигIан тараб гIумру батлугуяс». (В безрогого выстрелил проклятый, да не будет ему жизни, кроме как до дома).

На мгновение потерял себя Ибрагьим, с трудом спустился на узкую тропинку. «Что бы значили слова: да не будет ему жизни, кроме как до дома?» — думал он.

И тут заныло в груди, будто кто-то сжал ладонью сердце. Забыл Ибрагьим про подстреленного тура, кинулся туда, где привязал коня, вскочил в седло и помчался прочь. А как добрался до дома, упал и прожил ровно столько, сколько нужно, чтобы рассказать прибежавшим сельчанам, что с ним произошло.

Случилось это поздней осенью. Весь его скот остался на летней ферме в местности Сугърухъ, и беременная жена ЦIодорил Ибрагьима осталась там же. Наступила зима и отрезала от мира и её, и скот, и Сугърухъ.

Когда за сеном на летнюю ферму пошли другие гортнобцы, они нашли умершую жену ЦIодорил Ибрагьима и пустую люльку. — Старик встал и, тяжело ступая, пошёл к отаре. А молодой чабан так и сидел, не двигаясь с места, пока ночь не рассыпала по небу звёзды.

* * *

— Вот так. А что там было и чего не было, одному Аллаху известно, — шлёпнула себя по коленкам тётя, завершив свой длинный рассказ о гортнобских будалаах, шайтанах и охотниках.

Сказ о чёрном камне, или Как пропала девочка

— Моя покойная бабушка говорила, что в Гортнобе у рода Малачиял есть чёрный плоский камень размером со сковороду. Когда сено, запасённое на зиму, заканчивается, камень кладут в хлев для бараката. После этого сена легко хватает до весны. Если заканчивалась мука, камень клали в муку, и всегда у Малачиял были хинкал из пшеничной и кукурузной муки. Такой баракатный камень есть у Малачиял, — говорит тётя. Увидев мою скептическую ухмылку, она продолжает: — Ле, васав, я тебе рассказываю, что услышала от старших, верить или не верить — твоё дело.

— Что за камень? Как можно камнем баракат держать? Это же ширк и опасная вещь по исламу, если кто-то верит в могущество камня… — говорю я, провоцируя тётю на продолжение разговора.

Тётя моя, женщина простодушная, подвоха не заподозрила и принялась рассказывать. Но знала она лишь часть истории. Вторую часть рассказала другая тётя. А детали, которые я по крупицам собрал, слушая женщин Джурмута, сделали историю объёмной и красочной. Дело было вот как.

— В Гортнобе (аул Джурмута) жил большой и зажиточный тухум, Малачиял звали их. Они имели большие отары овец, наёмных чабанов, свои летние и зимние пастбища в горах и в Цоре. Овцы на зиму направлялись в Цор, а крупнорогатый скот оставался в горах. Там же, в горах, Малачиял построили сараи для скота и дома для людей. Часть зимы люди со своим скотом проводили на ферме, а когда сено заканчивалось, возвращались в аул ждать весны.

Как-то одна женщина рода Малачиял осталась на зимней ферме в местности Сугърухъ, чтобы ухаживать за скотом. За день до того, как её должны были сменить, выпал большой снег. Ни она в аул, ни к ней в Сугърухъ люди не могли пройти. Весь Джурмут был в заложниках снежной стихии. Сутками падал и не прекращался снег, лавины одна за другой шли, местами даже закрыли реки и образовали снежные плотины. Всё бы ничего, но женщина эта была беременна и очень скоро должна была рожать. Это знали и в ауле, но против снежной стихии пойти не могли, надо было переждать непогоду.

К вечеру шестого дня женщина выглянула из окна. Не разобрать было, где небо, где земля, где горы, — кругом бесконечное белое полотно, сливающееся с небом. Даже отвесные скалы, высокие горы, леса и река Сугъру-ор, которая обычно видна была из окна, пропали из виду. Вьюга вилась вокруг её убогой сакли, билась в двери, хлестала по стенам. Сквозь завывания ветра пробивался другой вой — вой голодной волчьей стаи. Женщина знала, чей голос задаёт там тон и ведёт за собой остальных. Неделю назад, ещё до непогоды, она гнала скотину на водопой к речке, и тогда впервые увидела два огненных глаза, что следили за её коровами и бычками. Это был большой старый волк, вожак стаи. Ей случалось видеть, как его стая охотилась на туров, отбивая от стада одного и умело загоняя его к речке, где после недолгой битвы жертва падала с разорванным горлом. Но сейчас туры ушли высоко, спрятались в скалах, куда волкам было не добраться, и вожак искал новую добычу.

Вой всё приближался и усиливался, на какие-то секунды она даже обрадовалась, что в этом оторванном от остального мира месте на краю Вселенной есть ещё кто-то живой.

Но тут женщина услышала детский плач. Ребёнок сначала плакал где-то вдалеке, голос его был тих и время от времени пропадал совсем, словно буря задувала его, как свечу. Через несколько минут плач стал громче, отчётливей, как будто дитя поднесли ближе к сакле. Но тут опять завёл свою песню вожак, её подхватила стая. Женщина схватилась за живот и задрожала, чуточку успокоилась, когда в утробе шевельнулся ребёнок. «Мамина девочка… никому не отдам… уходите, злые духи да волки… никому не отдам… мамина-а‑а…» — прошептала женщина и пошла в дальний угол хижины.

В очаге догорали последние угольки, у неё не было сил выйти за дровами, чтобы поддержать огонь. Голова кружилась, бросало то в жар, то в холод, ломило спину, а время от времени острая боль опоясывала её тело. К полуночи она родила. Девочка! — выдохнула измученная родами женщина, взяв ребёнка на руки; укутала малышку в то, что было под рукой, уложила рядом с собой и заснула. И приснилось ей, как через окно вошла в хижину некрасивая женщина с длинными запутанными волосами и стала перед ней.

— Ты кто? — спросила женщина.

— Гьорол эбел (Мать ветра), — ответила гостья и расхохоталась.

Женщине стало страшно — не к добру эта ведьма явилась, надо бы спрятать от неё ребёнка! Она потянулась за дочкой и проснулась. Её руки продолжали искать ребёнка, но не находили. Двери хижины были заперты изнутри, на окне деревянный засов. А дочки нет.