постели и бросился к двери, но, отворив ее, он увидел перед собой пламя, уже пожиравшее обивку вестибюля. Вилла пылала.

Тогда дон Аннибале подбежал к окну, открыл его и выпрыгнул. Когда он пришел в чувство на каменной скамье, куда его перенесли, так как он сломал ногу, Баида представляла собой лишь огромный костер. Пожар начался около комнат донны Анны, которая, застигнутая во сне, погибла в огне.

— Что касается герцога д'Алерия, он остался цел и невредим, — добавил дон Аннибале с осторожной улыбкой, не желая ничего больше говорить, но позволяя думать что угодно о несчастии, удивительным образом приключившемся столь своевременно для того, чтобы возвратить герцогу свободу, потери которой он столь трепетал, что все же можно было предположить его некоторую причастность к таинственной и трагической случайности, эту свободу ему сохранившей. 

ЗАВЕЩАНИЕ ГРАФА АРМИНАТИ

 Полю Альфасса

Джованни, гондольер, уносивший кофейные чашки, быстро обернулся на голос Антуана Терлье. Манеры лодочника бесконечно меня забавляли. Стоял ли он с веслом в руках на корме гондолы или исполнял какую-нибудь домашнюю работу во дворце, Джованни казался мне всегда персонажем итальянской комедии. С его длинным носом, бегающими глазами, подтянутым ртом, в бахромчатом поясе и белых башмаках, он, казалось, играл пантомиму. Его танцующая походка, его церемонные и комичные жесты дополняли иллюзию. Джованни представлялся мне олицетворением карнавала. Лицо заменяло ему маску, а ролью были все жизненные обстоятельства. Его присутствие оживляло старинное патрицианское жилище, которое занимал в одном из уединеннейших кварталов Венеции мой друг Антуан Терлье и которое, несмотря на необходимый ремонт, произведенный Терлье, сохраняло, благодаря своему позеленевшему фасаду, отражавшемуся в воде узкого канала, и просторным, несколько обветшавшим комнатам, весьма меланхоличный и даже слегка ненадежный вид. От него исходил аромат дряхлости и разрушения, и стены казались пропитанными затхлым запахом гниения и лихорадки, подымавшимся в часы отлива из зловонной тины маленького канала, на который выходил водный подъезд дворца Арминати...

— Джованни, приготовьте гондолу к четырем часам!

Джованни поклонился и исчез, сделав пируэт, от которого бы не отказался Арлекин или Бригелла, между тем как Антуан Терлье положил в пепельницу окурок своей папиросы и, раскрыв бювар, лежавший на столе, вынул из него несколько листков.

— Вот, дорогой мой, тот странный документ, о котором я вам говорил. Вы поймете мое удивление, когда я нашел его здесь на дне шкафа! Он навел меня на некоторые размышления, которыми я с вами поделюсь. Но сначала я вам переведу, как умею, эту тайнопись. Прошу мне простить возможные шероховатости.

И Антуан Терлье, поправив свое пенсне, начал так:

— «Я, Этторе Джулиано Альвизе, граф Арминати, будучи в здравом уме, но угнетенный недугом настолько, что предвижу близкий конец моей слишком долгой жизни, пишу это с целью, дабы листки эти были приняты как чистосердечная моя исповедь и признаны моим истинным завещанием, которое я помечаю сегодняшним числом, второго марта тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Итак, прежде всего я прошу, чтобы останки мои были отвезены на кладбище острова Сан-Микеле, как приличествует жалкому грешнику. Я прошу моих друзей — если таковые останутся после этого признания — не провожать меня в этом последнем моем выходе, первом за много лет, которые я провел в строгом заточении моего дворца. Я благодарю их за доброту, с какой они старались усладить одиночество моей кельи, и прошу их простить мне то, что я не нашел в себе мужества удалить их от себя. Моя рука, которую они столько раз пожимали, недостойна была касаться их рук!

Я был бы счастлив вознаградить их за тайное оскорбление, которое я им причинил, но я не вправе ничем располагать из моего имущества, которое я целиком завещаю моему троюродному брату Себастьяну Арминати из Бергамо. Это будет для него слабым возмещением за то, что он носит имя, общее нам обоим. Он должен продать дворец, в котором я живу, равно как всю мебель и произведения искусства, в нем находящиеся. Из этого я исключаю лишь портрет моего прадеда Пьетро Арминати, прокуратора Светлейшей Республики, работы Тьеполо, чтобы предложить его музею Академии города Венеции, если он согласится принять этот дар ее недостойного сына. Я желаю также, чтобы было передано Городскому Музею мое собрание старинных венецианских костюмов, среди которых я в особенности отмечу два полных карнавальных наряда, мужской и женский, в которые одеты два манекена, помещенные в моей спальне. Что касается третьего, который стоит в алькове у изголовья моей кровати и смотрит на меня, в то время как я пишу, сквозь щели своей маски, — о, если бы он никогда не являл моему взору своей мягкой формы призрака!

Да, кто бы ты ни был, если ты подойдешь к нему, чтобы откинуть складки его черной шелковой бауты[2], и решишься поднять его фальшивое картонное лицо, приготовь свое сердце к изумлению и ужасу! Ибо ты обнаружишь под ним голову мертвеца с ее гладким черепом, пустыми глазницами и жутко смеющимися зубами, голову мертвеца, цельный скелет которого, спрятанный в просторной материи, служит остовом личины, его скрывающей. И знай, что этот скелет помещен там не по прихоти мрачной фантазии. Человек, чье тело некогда облекало эти иссохшие кости, которому принадлежал этот скелет, не чуждый мне незнакомец. Живой обладатель этого костяка звал меня по имени; больше того, он взывал ко мне с мольбою. Эти позвонки, ныне отвердевшие, сгибались передо мной; эти сухие коленные чашки ползали у моих ног, но я не слушал ни слов, ни молений. Я его пронзил между ребер, лезвие моего кинжала коснулось его трепещущего сердца. Этого человека убил я: его, Стефано Каппарини, — я, Этторе Арминати!

Да, я убил Стефано, Стефано, родного по крови, друга, почти брата! И никому не пришло в голову, что я мог быть виновником этого убийства, оставшегося безнаказанным. Когда через некоторое время после исчезновения Каппарини полиция обеспокоилась его непонятным отсутствием, кто мог предположить, что я причастен к этому исчезновению, которым, казалось, я более всех был горестно поражен? Подумайте только, Каппарини, Арминати, два неразлучных друга! Поиски следов его по всей Италии, по всему свету остались безрезультатными. Что могло произойти с Каппарини? Утонул в