– Эй, парни! – вмешался Лансенни. – Мы что, из-за девки будем ссориться, в конце-то концов?

– Вопрос серьезный, – взвился Жерсон. – Пресмыкайся сколько хочешь, если тебе это нравится. А с меня хватит, я выхожу из игры.

Он взял свою долю, положил в куртку, встал и вышел изо стола, не попрощавшись.

– Что за хрень, Рэй! – взмолился Лансенни. – Ну сделай же что-нибудь!

– Да оставь его в покое, перебесится и опять вернется клевать у меня с руки.

– Не уверен, он и правда всерьез распсиховался. Хочешь еще пива?

– У него нет выбора. Он не сможет жить без тех бабок, которые я даю ему.

– Но он их зарабатывает! Ты забываешь, Рэй, он еще зарабатывает бабки. Они не просто падают ему в руки.

– Да вернется, говорю тебе.

– Ты его сильно унизил…

– Да я хуже делал, и все равно они возвращались, поджав хвост! Ты хочешь научить меня обращаться с людьми? Я их знаю как облупленных. Деньги, деньги и еще раз деньги.

Он ударил себя кулаками в мускулистый живот.

– Ты видел, в какой я форме? Полчаса пресс качаю каждое утро. Тебе бы тоже такое явно не помешало.

Он встал, легонько щелкнул Лансенни по макушке. Подошел к двери, обернулся и сказал:

– И хватит уже паштетиков!

Стелла разбиралась в вещах матери. Собирала грязное белье, вешала чистое в шкаф. Наполнила графин водой. Выставила диски в ряд. Положила черешни из сада в маленькую мисочку. Приход Тома пошел на пользу Леони. Она непрерывно щебетала, рассказывая, какой он милый, славный, заботливый.

– Какой же чудесный мальчик!

– Но, кстати, он при этом меня ослушался, я просила его дождаться Амину при входе…

– Он хотел, чтобы мы побыли с ним наедине. Это ведь первый раз, когда мы по-настоящему увиделись. Я его понимаю.

– Как ты, однако, ринулась на его защиту! – засмеялась Стелла.

– Да. Мне очень понравилась наша небольшая прогулка. А если бы все происходило в присутствии Амины, она могла бы и не состояться.

Леони взяла черешенку из миски, съела ее.

– Как все прекрасно, когда возвращается жизнь… – сказала она. А потом спросила:

– Так Жозефина Кортес в итоге тебе позвонила?

– Нет. Ей надо подумать. Она медлительная, взвешивает каждое слово. Она попросила у меня доказательств, а у меня их и не было. Ну, кроме Половинки Черешенки. И это не такое уж безоговорочное доказательство.

Леони выплюнула косточку в ладонь. Протянула ее Стелле, та выбросила косточку в ведро.

– Я бы, конечно, хотела с ней увидеться… – сказала Леони.

– И тебе совсем не страшно?

– Нет. Столько всего произошло за эти последние месяцы… Мне наконец не страшно… не страшно основную часть времени. Иногда, конечно, накатывает, причем без всяких оснований. Я вдруг чувствую себя опустошенной, испытываю ужас. Я все плохо сделала, не так сказала, вот я дура… съеживаюсь, жду удара. И потом это проходит. Но в любом случае мне гораздо лучше. Мне хочется жить, это главное.

– Но это же замечательно, мама!

– Когда приходил Том, мы выходили, гуляли с ним, ходили, я сидела на парапете. Все было хорошо, и вдруг совершенно неожиданно мне в голову пришла какая-то мысль, и я испугалась. Я не могла больше дышать, чувствовала, что тону. И потом эта волна ушла. Я вновь обрела почву под ногами. И мне больше не было страшно.

«А я, – подумала Стелла, – когда появляется страх, сразу становлюсь в боевую позицию».

«Вот странно, – подумала Леони, – я часами следила глазами за метрономом и чувствовала себя вычищенной и вымытой изнутри. Совсем свеженькой, обновленной. Ну или почти».

Одно только воспоминание не стиралось. Прилипло к памяти намертво. Его невозможно принять. За него стыдно. Из-за него она не решается глядеть в глаза Стелле.

Стелла – прекрасная дочь. Преданная, заботливая. Она бестрепетно выполняет свой долг. Разговаривает с медсестрами, с врачом, занимается ее бельем, подрезает ей волосы, массирует ей руки и ноги, приносит ей домашние компоты и морковное пюре, книги и компакт-диски.

Она безупречна.

Но вот только…

Есть одна тонкость, которую замечает Леони.

Незаметная дистанция, которую Стелла удерживает между матерью и собой, словно…

Словно между ними возведено какое-то препятствие.

И разрушить его сможет только Леони.

Она одна.

И Леони это знает.

* * *

Я позволила произойти ужасной гнусности. Я каждый день видела это в глазах Стеллы. Она пытается отвести глаза, возбуждается, что-то делает, не произносит вслух свой вопрос, но я слышу: «Как же ты могла, мама? Как ты могла?»

Я позволила ему войти в комнату моей маленькой дочки. Я заткнула уши.

Я ничего не знала. Я ничего больше не знала.

У меня больше не было тела, у меня больше не было мозга, я просто была мадам Чокнутая.

Рэй возвращался на улицу Ястребов. Она пыталась читать журнал, который оставила Фернанда. Он устремлялся к ней, оттаскивал ее за волосы и орал:

– Нет, ну ты… Ну подумай же немного, ты, убогая! Ты не можешь читать этот журнал, просто не можешь! Ты думаешь, что ты поймешь, что там написано? Ты, правда, в это веришь? Так я тебе все объясню. Ты не можешь читать этот журнал, потому что ты совершенно безмозглая. Ты, может, и читаешь, но ничего не понимаешь. Вот что означает этот заголовок, к примеру?

Он показывал заголовок: «1 ноября 1993 года: Европейское сообщество становится Евросоюзом с вступлением в силу Маастрикского договора». Она прочитывала заголовок вслух.

– Ты можешь мне объяснить, что ты из этого поняла?

Она ничего не поняла.

Она просто боялась, что он ее ударит.

– Ты видишь? Ты совершенно безмозглая. Но, может быть, ты сама этого еще не поняла. Привести тебе еще один пример? У меня такой найдется. Ну вот, к примеру…

Взгляд его стал хитрым, злым. Он дернул ее за волосы, заставляя смотреть прямо в глаза. И он сказал, тщательно проговаривая каждый слог:

– Ты за-бы-ла, что на-ро-чно су-ну-ла пальцы в дверь машины, чтобы не идти сдавать экзамен на факультет? Ты за-бы-ла?

Она смотрела на него, не понимая, словно застыв в оцепенении. Это было так давно. Действительно ли все происходило так, как он говорит?

Он продолжал тем же тоном:

– Ты ведь могла сказать, что это моя вина, что виноват жестокий Рэй. А я напоминаю тебе, что ты на-роч-но сунула пальцы в дверцу. Потому что знала, что про-ва-лишь-ся на экзамене. А все потому, что ты дура. Жуткая дура. Даже, я бы сказал, идиотка. Это называется невменяемая. Все опять о том же, о крыше мира, о Гималаях. Твой отец не всегда оказывался неправ.