Она не понимала, что он говорит, но в конце концов действительно поверила, что он прав: она на самом деле совершенно безмозглая.

Она не слышала того, что слушала, она не видела того, на что смотрела, она не понимала того, что вообще-то должна была понять.

И вот, когда он вставал ночью, чтобы пойти в комнату к Стелле…

В конце концов, она могла все выдумать, да, она все выдумала, это точно.

Она же чокнутая, мадам Чокнутая.

Голос Рэя затих в ее голове.

Вот то последнее воспоминание, которое она хочет вытеснить из своей памяти.

Скрип двери в их комнате, когда Рэй уходил, и крики дочки: «Нет, папа, нет! Мамочка! Мама!»

Леони кусала себе руки так сильно, что по утрам отпечаток зубов красным полукружьем горел на теле.

День подходил к концу. Стелла поднялась в раздевалку, чтобы повесить каску, рабочий комбинезон и перчатки. Жюли позаботилась, чтобы для Стеллы обустроили отдельную кабинку для переодевания за загородкой из клееной фанеры. Две душевые, одна для мужчин, другая для Стеллы, шкафы, большие корзины, куда они кидают свои рабочие комбинезоны, которые раз в неделю отправляют в прачечную. В соседней комнате – телевизор, микроволновая печь, походная кровать. Жюли умела заботиться о людях.

Мужчины выходят из душа. У них мокрые волосы. Они растираются полотенцами, балагурят, хлопают друг друга по плечам, прячут в шутку футболки и рубашки друг друга.

– Я сегодня проиграл в лотерею, – признался Бубу.

– Ну ты прямо как Сюзон, – отозвалась из-за перегородки Стелла, – она каждую неделю играет в лотерею и никогда не выигрывает! Пробует еще играть в «Так-о Так», но результат не лучше.

– Но мне должно привалить, это я нутром чую, просто обязательно!

Бубу зарезервировал столик на речном трамвайчике в Париже, чтобы отпраздновать тридцать лет со дня свадьбы.

– А потом мы пойдем гулять по самому красивому городу мира.

– Да, Париж – точно очень красивый город. Столько всяких интересных штук, есть на что посмотреть.

– Народу там полно и воняет! – проворчал Морис, застегивая рубашку. – А ко всяким памятникам архитектуры я равнодушен.

– Тебя только армия интересует. Я вот удивляюсь, почему ты не пошел на военную службу? Сделал бы умопомрачительную карьеру!

– Я не хотел уезжать из Сен-Шалана. Мне здесь хорошо. И всегда мне здесь было хорошо. Когда мне хочется отвлечься от повседневности, я читаю рассказы о великих битвах, и мне этого хватает. Я гораздо дальше, чем вы, продвинулся по пути развития мозгов!

– Держу пари, что ты никогда не был в Париже, – поддел его Бубу.

Стелле нравились эти вечера после работы, когда они собирались все вместе в раздевалке. Мужчины галдят, и между всеми какая-то негласная общность, какое-то удивительное взаимопонимание.

– А вот и нет. Я был в Париже! – возразил Морис.

– Вот как? Тебя родители насильно возили?

– Нет. Мне был двадцать один год. Это было в 1977 году. Я ездил на парад 14 июля.

– А у тебя есть свидетели?

Бубу и Хусин хором заржали.

– Ты вот нам это говоришь, но у тебя нет никаких доказательств, – насмешливо объяснил Хусин. – Правда, Бубу? Ты, к примеру, хоть сфотографировался на Елисейских полях?

– Нет.

– А какой-нибудь сувенир оттуда привез?

– Нет. С какой стати я должен это делать?

– Мне так кажется, ты отсюда никогда не выезжал.

– Что вы все на него напали? – крикнула Стелла, высунувшись из-за перегородки. – Я вот уверена, что он ездил в Париж. Морису не свойственно врать.

– Спасибо, Стелла, – с облегчением сказал Морис. – Они постоянно надо мной издеваются за то, что я не люблю путешествовать.

– И мы правы! – хором ответили два приятеля. – У тебя все интересы сводятся к рассказам про битвы и к работе на «Железке»! А больше ты ничего не знаешь!

– А мне и этого хватает.

– Потому что у тебя мало мозгов!

– Уж точно не меньше, чем у вас! Отстаньте от меня уже, а?

– Да не психуй! Пошли, выпьем стаканчик.

– Что-то не хочется. Я из-за вас и так возбужден сверх меры.

– Вот видите, видите, вы его обидели, – сказала Стелла. – Правильно, Морис, не спускай им.

– Но кстати, – гнул свою линию Хусин, – будь у тебя доказательства, мы бы от тебя отстали.

– Сам видишь, опять все по новой начинаешь!

– Ну не знаю, – продолжал Хусин, – опиши нам, к примеру, площадь Звезды или кафешку на Елисейских полях. Это же должно было тебя хоть как-то впечатлить?

– На площадь нельзя было ходить, она была перекрыта. Я бродил вокруг.

– Надо же как! А Триумфальную арку они не перенесли, чтобы не мешала?

Морис в сердцах хлопнул изо всех сил дверцей шкафа.

– А когда ты гулял вокруг Триумфальной арки, случайно не встретил Наполеона, к примеру? Вот это было бы доказательство!

Они расхохотались.

– Нет, но зато я видел нашего начальника.

– Куртуа? – хором воскликнули удивленные шутники. – А он-то что там делал?

– Что делал, не знаю, но видеть его видел. Вот так-то! Теперь вы перестанете меня донимать?

– Ты уверен?

– Ну конечно! – раздраженно ответил Морис. – Я приехал 13 июля, припарковал машину на улице Великой Армии, пошел пешком, чтобы сориентироваться на местности, найти место, откуда будет удобнее всего смотреть… И вот на самом верху Елисейских полей, на углу с улицей Ош, я повстречал Куртуа. Он-то меня не заметил. Но я видел его, как сейчас вижу вас. Я был совсем рядом.

– А что понадобилось Эдмону Куртуа 13 июля в Париже? Он хотел выступить на параде?

Они захихикали, подталкивая друг друга локтями.

– Он запихивал бедолагу, который едва держался на ногах, в такси и приговаривал: «Да, Люсьен, да, Люсьен», причем могу вам сказать, что тип был в ужасном состоянии, Куртуа его почти нес. Потом он посмотрел вслед уезжающему такси, и на лице у него была написана ярость. Я поэтому не стал к нему подходить. Я чувствовал себя лишним в этой ситуации. Понял, что увидел что-то, что не должен был видеть…

Стелла, которая в этот момент сушила волосы перед зеркалом, обернулась и спросила:

– А ты уверен, что того типа звали Люсьен?

– На сто процентов.

– И дело было 13 июля 1977 года?

– Ну я же тебе сказал! Я не решился у него ничего потом спросить, уж больно у него тогда был раздраженный вид. А он все же мой шеф, как-никак!