Пухов волновался, как пройдет траурная церемония. Особенно беспокоила его мать погибшего.

Худенькая, невысокая женщина, Зинаида Ивановна Смирнова на похоронах сына держалась неестественно прямо. На лице ни слезинки, губы плотно сжаты – ни вздоха, ни причитаний.

«Железный характер, – подумал капитан, – а ведь совсем одна на белом свете осталась…»

Ещё вчера Смирнова убеждала его, что с сыном ничего не случилось, что он жив. И тогда, когда он показывал ей документы и когда встречали они вместе в аэропорту областного центра гроб, Зинаида Ивановна повторяла одну и ту же фразу:

– Игорь не погиб, он жив – я знаю.

– Я вас понимаю, Зинаида Ивановна, – говорил Пухов, – но вот же документы, вот гроб!

– Нет, пока не увижу сына мертвым – не поверю! – отрешённо, но твёрдо заявила она.

Тогда, в аэропорту, всё же удалось убедить её, что вскрыть гроб нельзя, что такой приказ. Но как поведёт она себя здесь, на кладбище?

После траурного митинга, когда было предложено родным и знакомым попрощаться с погибшим, Зинаида Ивановна неожиданно громко сказала:

– Как же я буду прощаться при закрытом гробе? Откройте, я хочу видеть сына!

– Не положено… – попытался заспорить Пухов.

– Тогда меня закопайте вместе с ним! – Смирнова встала между гробом и могилой.

В толпе зашумели: «Да что ж это такое? Матери с сыном нельзя проститься!» Кто-то крикнул: «Дай команду вскрыть гроб, капитан! А то мы сами вскроем!»

Пухов махнул рукой, мол, делайте что хотите. В руках одного из мужчин появился топор. Орудуя им, он снял обтянутую красной материей крышку деревянного гроба, затем ловко вскрыл «цинк».

Когда цинковый лист отогнули в сторону, все, кто стоял рядом, увидели светловолосого парня в десантной форме. И хотя смерть уже наложила на него свой отпечаток, но улыбка была, как у живого. Могло показаться, будто солдат спит и снится ему хороший сон.

Однако все, знавшие Смирнова при жизни, могли поклясться, что в цинке лежал, улыбаясь, не он, а совсем другой человек. И только мать Игоря вдруг упала на грудь лежащего в гробу солдата и впервые за последние дни зарыдала, сквозь слёзы повторяя одно лишь слово: «Сынок!»

– Это невозможно! – только и смог сказать я, услышав рассказ Олега Черемных – замполита той самой роты, где служил Игорь Смирнов.

– Ничего невозможного нет, – грустно парировал Олег. – И настоящий героизм, и элементарная безалаберность на войне стоят рядом. Бывает, старослужащий в бою заслоняет собой молодого солдата, а вечером в палатке глумится над ним. То мы для того, чтобы отбить тело погибшего, целый батальон под пули посылаем, а то проявляем бездушие к живому инвалиду. Трудно это понять. Ещё труднее объяснить… В той жуткой истории разобрались. Ошибка вышла. Не по нашей вине: писарь в госпитале документы перепутал. И с телом Ивана Смирнова, скончавшегося от ран, отправили документы Игоря, тяжело раненного в том же бою.

Когда ошибку обнаружили, Ивана похоронили на его родине, в Сибири. Долго объяснялись с начальством, как это получилось…

А Игорь после излечения вернулся домой. Вот и не верь, когда говорят, что сердце матери – вещун и защита солдату в бою.

– Так-то оно так, но как это материнское сердце само не остановилось от такой ошибки? Нашли хоть виноватого?..

– Да как его найдёшь? С операции мы вернулись только через месяц… Хотя сам знаешь, без крайнего никогда не останемся. В приказе по армии досталось всем: от нас с ротным до комдива. А тот, который всё напутал, как обычно, вышел сухим из воды…

– Но ведь это не ошибка, а настоящее преступление, за которое по законам военного времени судить надо, – мне очень хотелось, чтобы справедливость восторжествовала.

Олег только плечами пожал. Может быть, с высоты воевавшего человека ему было видно что-то такое, что не выхватывал из окружающей действительности мой взгляд.

3

«Чёрный тюльпан» летел на север. В огромном чреве самолета теснились «цинки», похожие друг на друга, как патроны в обойме.

В одном из них находилось тело врача медсанбата, любимой женщины командира артполка.

О любви на войне говорят разное.

Несколько лет критики вели споры вокруг романа уральского писателя Николая Никонова «Весталка», рассказывающего о судьбе женщин – участниц Великой Отечественной войны. Автора обвиняли и в очернительстве, и в других смертных грехах. Вспоминаю об этом потому, что сейчас не меньше спорят о девчатах, воевавших, служивших, работавших в Афганистане. Высказываются самые противоречивые суждения. Иногда злые и несправедливые. Вновь выплыл на свет пронафталиненный эпитет «ППЖ – походно-полевая жена». Появились и новые ярлыки, например «чекистки» (то есть торгующие собой за чеки).

Но я – о любви. Она есть. Настоящая, верная, человеческая. Эти критерии там, на грани жизни и смерти, когда каждую минуту можешь потерять любимого, наверное, самые важные.

БТР медсанбата отстал от колонны. Был окружён «духами». Солдата-водителя, прапорщика – старшего машины и женщину-врача после короткого, но ожесточённого боя взяли моджахеды. Над захваченными глумились, пытали.

Три изуродованных тела нашли у обочины дороги близ одного кишлака наши разведчики.

Какие чувства испытал командир полка, увидев растерзанной свою любовь? Как отомстил?

Говорят, не разбираясь, виновны или нет в смерти любимой жители злополучного селения, он просто стёр его с лица Земли залпом «Градов»… Но кто возьмётся судить его?

– Война каждого метит клеймом жестокости. Не щадит она и любовь, – задумчиво произнёс Олег Черемных.

Мы ещё долго говорили с ним о войне и ненависти, о милосердии и жестокости. И всякий раз, когда разговор заходил о погибших ребятах, по лицу Олега пробегала тень, словно след от крыла «Чёрного тюльпана».

Да, подумалось мне тогда, отгремели оркестры, встречая возвращающиеся в Союз полки. Многие газеты и журналы посвятили этому свои первые полосы.

Но мы не знаем ничего о том, когда вылетел из Кабула последний «Чёрный тюльпан»? Чьи тела он вёз? Чьи не сумел довезти? И теперь уже вряд ли узнаем…

Сегодня, когда погребены в родной земле последние советские солдаты, погибшие в Афганистане, не забыть бы нам про «Чёрный тюльпан», не похоронить бы память о тех, кто стал или мог стать его невольным пассажиром.

Командира взвода разминирования старшего лейтенанта Вадима Колкова вызвали к комбату прямо из офицерской столовой. Случай – небывалый.

Армейская пословица гласит: «Война войной, а обед – по распорядку!» По традиции, отнимать одну из солдатских радостей – не принято. Их и так в Афгане немного: сон, баня и еда… И если уж Тихомиров выдернул Колкова из-за стола, не дав даже дохлебать первое блюдо – изрядно надоевший суп из сухой картошки с тушёнкой, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее.