уйму времени. А Елена Бахтина… Она ведь только одна из тех многих молодых талантливых артистов, и балетных, и оперных и музыкантов, которые потеряли профессию из-за войны. А после победы на сцену Кировского театра вернулось столько великолепных балерин! Какие это были имена! Кто-то из них приехал из эвакуации. А кто-то пережил блокаду в Ленинграде. Каждой из них можно поклониться в пояс. И, конечно, такие начинающие артистки, пусть даже очень талантливые, как Бахтина, забылись — они уже только история, история театра.

— Ну, и чего ты скисла? — Валентина Георгиевна обняла Марину за плечи. — Ты ждала чего-то особенного?

Они сидели втроём на кухне — две женщины и Константин. Разговаривали вполголоса — дети спали, утомлённые дневной экскурсией в Кронштадт.

— Столько лет прошло, Марина… — Константин смотрел сочувственно и понимающе. — Она ведь так мало успела сделать на сцене.

Очень горько было Марине слушать эти слова.

— Она многое успела сделать для меня.

— Кто знает — может быть, это и была её главная роль.

В праздник Девятого мая дети рвались на улицу. Но их решено было не выпускать, пока не пройдёт военный парад, потом демонстрация и шествие Бессмертного полка — слишком велик был риск потеряться в незнакомом городе. С детьми решено было пойти гулять во второй половине дня и, если удастся, посмотреть фейерверк где-нибудь в центре. Чтобы снять эмоциональное напряжение, Константин отправился на улицу за мороженым и пепси-колой для всей делегации.

С самого утра ребята не отходили от телевизора, а потом облепили окна хостела. Толпы людей заполонили празднично украшенный Невский проспект. Но просто гуляющих и бесцельно фланирующих постепенно стали сменять пешеходы с большими фотографиями в руках — это стекался к центру города Бессмертный полк. Валентина Георгиевна долго объясняла детдомовским детям, не знающим своих родителей и самых близких родственников, чьи фотографии несут взволнованные люди по центральному проспекту бывшего Ленинграда. Даже Марине трудно было понять, что же такое это чувство гордости за родного по крови человека. Ведь, наверняка, и в её роду был кто-то, кто воевал с фашистами, может быть, был ранен или даже убит. А, может быть, вернулся с войны живой и здоровый, увешанный медалями за отвагу… Как жаль, что никто и никогда не расскажет ей об этих далёких и родных людях, её предках! И никогда она не сможет пронести фотографию кого-нибудь из них в рядах Бессмертного полка.

И вдруг её сердце замерло. Есть, есть такой человек в её жизни! И фотография тоже есть! Да ещё какая замечательная фотография!

Марина рванулась к своей дорожной сумке. Вот, вот он этот портрет — балерина в пачке с наброшенным на плечи замасленным ватником, стоящая в пуантах на ящике из-под снарядов среди покалеченного снарядами зимнего леса.

Портрет был довольно большой, нести его в руках было бы неудобно, неловко. Марина заметалась по комнатам в поисках какого-то приспособления. И тут вспомнила про Галкин сачок.

— Галина!

— Чё? — отозвалась девочка, не отрываясь от окна.

— Не «чё», а «что»… Сколько можно говорить! Где твой сачок?

— Под кроватью… — Галка не слишком охотно подошла к ней.

— Тащи его сюда.

— Ну, блин! Зачем?

— Галка! Опять «блин»!

— Тебе сказали — «тащи», значит, тащи!

Это вмешался Фёдор. Он уже несколько минут наблюдал за Мариной, сначала с любопытством, а потом и с пониманием.

Галка, вздохнув, принесла свою драгоценность. Марина повертела сачок в руках, соображая, как прикрепить к нему фотографию.

— Я помогу.

Фёдор взял из её рук древко. Без малейшего сожаления оборвал остатки красной марли, болтавшейся на проволочном кольце. Галка было заголосила, но мальчик пребольно щёлкнул её по лбу.

— Заткнись!

Она мгновенно примолкла и только с любопытством следила за его дальнейшими действиями.

— Дайте пластырь! — Велел Фёдор Марине.

Марина рванулась к своей аптечке. Нашла ленточный пластырь и протянула ему. Теперь за их действиями, отлепившись от окна, следили все дети. Через несколько минут портрет был накрепко прикреплен пластырем к проволочному кольцу бесславно почившего сачка. Выглядело это вполне пристойно.

В это время вернулся Константин с двумя большими пакетами, наполненными мороженым и бутылками с водой. Он выложил все сокровища на кухонный стол.

— Налетай!

— Валентина Георгиевна, можно? — Взмолилась Галка.

— Конечно, можно.

Константин, увидев большой портрет на древке, подошёл к Марине.

— Ты хочешь пойти туда? — Показал он на окно, за которым гудел Невский. — Это Елена Ивановна?

Марина кивнула.

— Валентина Георгиевна, я уйду на два-три часа. С этим портретом. Я пойду туда, ко всем… Потом расскажу детям об этой женщине.

— Я пойду с тобой. — Засобирался Константин. — В такой толпе немудрено и потеряться.

Марина немного смутилась.

— Если хочешь…

Валентина Георгиевна обрадовалась.

— Конечно, идите вдвоём. Мне спокойнее будет.

Едва они вышли на улицу, как были оглушены звуками духового оркестра, мелодиями песен военных лет, несущимися из динамиков со всех сторон. «Прощание славянки», «Катюша», «Землянка», «Синий платочек» чередовались, заглушали и сливались одна с другой, составляя какое-то фантастическое попурри. И люди, путаясь в словах, со смехом поправляя друг друга, подхватывали знакомые мелодии. Подпевали то Утёсову, то Руслановой, то Шульженко… Плотная многоголосая толпа заполнила проезжую часть Невского проспекта. Кого только не было тут! Люди разных поколений объединились в этом праздничном шествии. Несколькими рядами шли парни и девушки в гимнастёрках военных лет, и там и тут мелькали яркие национальные костюмы. Родители везли в колясках малышей, ветераны, даже опираясь на трости, старались пройти, хотя бы несколько метров, в одном ряду с молодыми. Откуда-то сбоку к старикам подскакивали дети, иногда совсем маленькие, дарили цветы и убегали назад к своим улыбающимся родителям… Люди несли знамёна, флаги, какие-то транспаранты. Но смыслом этого шествия, его сердцем были фотографии. Тысячи фотографий, раскачивающихся над головами людей. На фотографиях были женщины и мужчины, кто-то в военной форме — офицеры и рядовые, с генеральскими погонами или довоенными лычками, а кто-то — в обычной гражданской одежде. Были здесь и большие портреты героев войны, увешанных орденами и медалями, и любительские снимки, выцветшие и блёклые, очевидно, единственные, оставшиеся в семье от погибших родственников. Но даже совсем невыразительные фотографии были любовно увеличены в фотоателье, и теперь эти простые лица тепло улыбались своим потомкам. Мальчишка лет семи, сидел на плечах отца и крепко держал над головой целых три портрета, расположенных один над другим, а позади Марина заметила мужчину, несущего сразу четыре фотографии, наклеенных на большой лист картона.

Оказавшись внутри этого шествия, она растерялась.

— Нам туда…

Константин крепко сжал её широкую ладонь и повлек внутрь толпы. И, как-то сразу вписавшись в общее настроение, в