Эстодьен с Квиланом сидели свернувшись на сплетенных из травы подстилках в башенке на самом краю одного из нижних уровней построек на столбчатом утесе. С трех сторон виднелось небо и океан, теплый ветер врывался в незастекленные окна, принося соленый, едкий запах моря.

– Имеет значение лишь то, что решили челгриане-пюэны, – изрек старец и умолк.

Квилан, сообразив, что его побуждают заполнить паузу, спросил:

– И что же они решили, эстодьен?

От шерсти старца веяло каким-то изысканным ароматом. Эстодьен выпрямился и глянул в окно, на океанские волны.

– Двадцать семь веков символ нашей веры учил, что души умерших, перед тем как попасть в рай, то есть на небеса, целый год пребывают в чистилище, – сказал он ровным тоном. – После того как мы – наши Предшествующие – сделали небеса реальностью, это положение не претерпело изменений. Как и бо`льшая часть связанных с ним доктрин. В каком-то смысле они стали законами бытия. – Он повернулся, с усмешкой взглянул на Квилана и снова посмотрел в окно. – Майор Квилан, то, что я вам расскажу, известно лишь немногим. И должно оставаться в тайне, вы меня понимаете?

– Да, эстодьен.

– Этого не знают ни ваши преподаватели, ни полковник Геджалин.

– Я понимаю.

Старик внезапно обернулся к нему:

– Почему ты хочешь умереть?

Квилан в замешательстве отпрянул:

– Я… в каком-то смысле не хочу умирать, эстодьен. Я просто не стремлюсь жить. Я хочу, чтобы меня не стало.

– Ты хочешь умереть, потому что твоя возлюбленная умерла, а ты сохнешь по ней, разве нет?

– Я бы дал своим чувствам несколько более сильное определение, чем сохнешь по ней, эстодьен. Однако да, ее смерть обессмыслила мою жизнь.

– Итак, в эту годину испытаний перемен для тебя не имеют никакого значения ни жизни твоих близких и родных, ни жизнь нашего общества?

– Не то чтобы никакого, эстодьен. Но этого явно недостаточно. Как ни прискорбно, иных чувств я не испытываю. Все те, кто мне дорог, кому я сопереживал… все они в другом мире, не в том, где я.

– Квилан, ты говоришь об одной самке, об одной-единственной особи, о простой челгрианке. Что делает ее такой особенной? Почему ее память – которую уже никогда не вернуть – заслуживает большего, чем живущие, чем те, кому еще можно и нужно помочь?

– Ничего, эстодьен. Это просто…

– И вправду ничего. Дело не в ее памяти, а в твоей. Ты восхваляешь не ее уникальность, Квилан, а свою собственную. Ты романтик, Квилан. Трагическая смерть представляется тебе такой же романтичной, как и мысль о воссоединении с возлюбленной – пускай даже в забвении. – Старик подобрался, словно намереваясь уйти. – Я ненавижу романтиков, Квилан. Они себя не понимают и, что еще хуже, не желают понимать – ни себя, ни других, – поскольку им кажется, что понимание лишит жизнь тайны. Они глупцы. Ты глупец. Наверное, и твоя жена была дурой… – Он помолчал. – Возможно, вы оба были романтически настроенными глупцами. Глупцами, обреченными на горькое разочарование, после того как ваш драгоценный романтизм выветрился бы через несколько лет супружеской жизни и вам пришлось бы иметь дело не только со своими недостатками, но и с недостатками партнера. Тебе повезло, что она погибла. А ей не повезло – погибла она, а не ты.

Квилан взглянул на эстодьена. Старик дышал чуть чаще и глубже обычного, но в остальном не выказывал ни малейшего страха. Безусловно, существовала его скрупулезно обновляемая резервная копия, и, будучи эстодьеном, он мог воскреснуть или перевоплотиться, где и когда пожелает. И все же это ни в коей мере не избавляло его от животного страха перед возможностью вылететь из окна в море. Если, конечно же, у него под одеждой не спрятано какое-нибудь антигравитационное устройство; в таком случае он, наверное, просто боялся, что Квилан разорвет ему горло, прежде чем Эвейрл или кто другой успеют прийти на помощь.

– Эстодьен, – спокойно ответил Квилан, – я обо всем этом думал долго и тщательно. Я винил себя во всем, о чем вы упомянули, и в куда менее сдержанных выражениях. Я уже пришел к финалу того процесса, какой вы, возможно, хотели бы инициировать подобными оскорблениями.

Эстодьен смерил его взглядом.

– Неплохо, – заметил он. – Теперь можешь высказаться подробнее и откровеннее.

– Я не выйду из себя из-за того, что мою жену обозвал дурой тот, кто ее никогда не знал. Я знаю, что она дурой не была, и мне этого достаточно. По-моему, вам просто интересно, легко ли меня разозлить.

– Похоже, что слишком трудно, – отозвался старик. – А испытания часто заключаются в том, о чем не подозреваешь.

– Меня это совершенно не интересует, эстодьен. Я просто стараюсь быть с вами честен. Я полагаю, что ваши испытания тщательно продуманы. Если это действительно так и если я делаю все, что в моих силах, но кто-то другой окажется способней меня, – что ж, так тому и быть, однако я не намерен говорить вам то, что вы желаете услышать, а не то, что чувствую на самом деле.

– Квилан, твое спокойствие граничит с излишней самоуверенностью. Возможно, для этой миссии нужен кто-нибудь напористее и хитроумнее тебя.

– Возможно, эстодьен.

Старик долго смотрел на Квилана, потом отвернулся и снова поглядел в окно.

– Павших на войне не пускают в рай, Квилан.

Квилану пришлось мысленно повторить это заявление, чтобы убедиться, что он правильно понял. Он поморгал:

– Но, эстодьен…

– Майор, была война, а не бунт или природная катастрофа.

– Война Каст? – уточнил Квилан и тут же устыдился своей глупости.

– Разумеется, – раздраженно фыркнул Висквиль и снова взял себя в руки. – Челгриане-пюэны сказали, что древние законы остаются в силе.

– Древние законы? – переспросил Квилан, смутно догадываясь, каков будет ответ.

– За павших нужно отомстить.

– Душа за душу?

Древние боги с варварской жестокостью требовали уравновесить гибель каждого воина смертью врага, иначе, пока равновесие не восстановлено, павшие не попадут в рай.

– Ну зачем же сразу предполагать такое точное соответствие, – холодно усмехнулся эстодьен. – Возможно, одной смерти будет достаточно. Одной важной смерти.

Он снова отвернулся.

Квилан долго сидел без движения и молчал. Сообразив, что эстодьен не намерен оборачиваться и продолжать разговор, он переспросил:

– Одной смерти?

Эстодьен пристально посмотрел на него:

– Одной важной смерти. Она многое может изменить.

Он отвернулся, негромко напевая какой-то мотив. Квилан распознал в нем мелодию из сочинений Махрая Циллера.

– Вопрос в том, что происходит на небесах.