Потом прошептал:

– Дозу…

– Одна пуля прошла, – сказал я. – Ты умираешь.

Он еле заметно качнул головой и снова дернул пальцами. Я проследил за его взглядом, устремленным в угол комнаты, на черную нейлоновую сумку, до которой ему было не дотянуться.

– Дозу… – повторил он.

Я придвинул к себе сумку. В ней лежала коробка с медицинскими перчатками, зажигалка и шприц. Скривившись от боли, он показал на боковой карман. Внутри оказался завязанный узлом целлофановый пакетик, а в нем – крошки коричневой субстанции, по текстуре напоминающей тесто.

– Дозу, – выдохнул Риббонс.

Я держал в руках полграмма героина.

– Прошу тебя… – прохрипел он. – Дозу…

На свете не так много вещей, которые я ненавижу сильнее, чем героин. Я ненавижу его сильнее, чем мерзавцев, продающих в сексуальное рабство детей. Сильнее, чем насильников, убивающих беспомощных женщин. По силе эта ненависть и сравниться не могла с тем ужасным чувством, которое захлестывало меня, когда после долгого вынужденного одиночества я заново учился говорить: стоял перед зеркалом и заставлял свою гортань производить звуки, похожие на человеческую речь. Как я тогда ненавидел тех, по чьей вине онемел! Но героин я ненавидел больше. И вот я держал в руках эту пакость.

Я понял, что означала просьба Риббонса.

Доза его прикончит. Он потерял слишком много крови, чтобы организм смог усвоить наркотик. На человека в подобном состоянии обычная доза героина подействовала бы примерно так же, как бутылка текилы на умирающего от голода. Одна-единственная крупинка наркотика могла вызвать полную остановку дыхания. Риббонс просто задохнулся бы, раздавленный тяжестью собственного веса. Оставь я его истекать на этом полу кровью, его мучения продлились бы еще шесть-семь часов. Сделай я ему укол, он умрет через считаные минуты. Или секунды, если я неправильно рассчитаю дозу. А как я ее рассчитаю? Мне ни разу в жизни не доводилось отмерять героин.

Все это время Риббонс не сводил с меня налитых кровью глаз. Дышал он хрипло, с присвистом, и я слышал, как что-то булькает у него в горле.

– Если я тебя уколю, боль не пройдет. Ты потерял слишком много крови. Ты умрешь раньше, чем я извлеку иголку.

– Прошу, старик… – почти беззвучно прошептал он.

Я достал «беретту» с глушителем.

Одного выстрела в упор достаточно, чтобы остановить его страдания. Он даже не поймет, что произошло. Смерть наступит мгновенно. Я приставил дуло пистолета к его переносице. Риббонс покачал головой.

– Нет, – снова прошептал он. – Дозу…

Я колебался. Мне ничего не стоило всадить ему пулю в лоб. Я убивал и раньше и знал, как это бывает. Я оттяну, преодолевая его сопротивление, спусковой крючок; курок дернется к барабану; хлопнет выстрел, и мозги Риббонса растекутся по стене. Звук будет не громче щелчка выключателя. Риббонс ничего не почувствует. Другое дело – смертельная передозировка. Я понятия не имел, как долго продлится агония. Сколько героина колоть? Я убеждал себя, что не хочу давать Риббонсу дозу потому, что боюсь ошибиться. На самом деле это была пустая отговорка. В действительности все обстояло гораздо сложнее.

Моя мать умерла от передозировки героина.

Риббонс что-то прошептал, но слишком слабо, чтобы я мог разобрать его слова. Но его шепот вывел меня из оцепенения. Лужа крови под ним растекалась все шире. С каждой минутой она, как протечка в треснувшей трубе, увеличивалась на долю сантиметра. Губы Риббонса шевелились, но изо рта у него больше не вылетало ни звука. Возможно, он вел немой диалог с кем-то, кого здесь не было. А может, прощался – с жизнью и собой.

Вдох-выдох, вдох-выдох.

Я поднял пакетик с героином.

В нейлоновой сумке лежали столовая ложка и упаковка ватных палочек. Я выложил шприц, героин и ватные палочки на пол. Достал небольшое количество коричневого вещества, положил в ложку, пошел на кухню и капнул в ложку воды. Щелкнул зажигалкой и подставил пламя под ложку. Вода быстро закипела, растворяя героин. Я убрал зажигалку, подцепил с палочки немного ваты и опустил ее в ложку, используя как фильтр. Потом проткнул вату иголкой и осторожно набрал в шприц героинового раствора. Выпустил пузырьки воздуха и посмотрел на Риббонса. Он беззвучно, как рыба на песке, открывал и закрывал рот.

Я вытащил из брюк ремень и приблизился к нему.

Он положил правую руку мне между ног, испачкав мои брюки кровью. Я завернул ему рукав и медленно затянул ремень на предплечье. Постучал по руке, пока под кожей не показались вены. По всему предплечью тянулась дорожка следов от старых уколов. Я не сразу смог отыскать рабочую вену. Если бы я промахнулся и нечаянно впрыснул раствор в мышцу, его ждала бы еще более медленная и мучительная смерть, потому что героин начинает сжигать ткани.

Я воткнул шприц ему в руку. Иголка скользнула внутрь вены и уткнулась в темно-коричневую складку – как я понял, сюда он колол себя прежде. Я слегка оттянул назад поршень. В иглу попало немного крови, смешавшейся с мутной коричневой жижей.

– Давай, – прошептал Риббонс.

Мне больше нечего было ему сказать.

Я медленно давил на поршень, наблюдая, как краснеет поверхность кожи. Шприц опустел, я выдернул иглу и бросил на пол. Потом снял самодельный жгут. Все, дело сделано.

Смотреть, как умирает человек, тяжело. Через несколько секунд после укола Риббонс забыл о боли. Глаза у него широко открылись, будто он пробудился от сна, и из груди вырвался вздох облегчения. Всего миг – и от страдания не осталось и воспоминания. Зрачки сузились до булавочных головок, голова откинулась назад. Риббонс так напряженно смотрел в потолок, будто видел там самого Всевышнего. Впрочем, длилось это совсем недолго. И вот уже лицо Риббонса налилось красным, веки снова опустились. На теле выступили крупные капли пота. Еще через несколько минут тело обмякло, и сразу вслед за тем по нему волной прокатилась судорога. Глаза закрылись, голова упала на грудь. В уголках рта выступила пена. Я наблюдал за тем, как замедляется дыхание Риббонса. Дрожь наконец стихла. Это был конец.

Я сообразил, что стою на коленях в луже крови.

Вернулся к двери и подхватил синий кевларовый мешок. Внутри лежало чуть больше миллиона двухсот тысяч долларов наличными, сорок передатчиков GPS и семьдесят чернильных бомб. Я покинул дом и подошел к зеленой «Мазде-Миате».

На часах было четыре пополудни.

Оставалось четырнадцать часов.

Двери служебного лифта открылись. Как только мы оказались в кабине, Сю достала из сумки баллон черной аэрозольной краски, встряхнула его и пустила в глазок камеры наблюдения длинную черную струю. Даже если охранники заметили, что экран потемнел, остановить лифт после обмена данными с карт-ключей было невозможно. Мы поднимались наверх. Обратного хода не было.