Мы-то на его похороны не были приглашены. Прежде всего, мы же не считались близкими друзьями Генри, никто из родственников нас в глаза не видел, нас всего лишь позвали в Лонгкросс на один уикенд. Тем лучше: едва ли я бы смогла это выдержать. На похоронах не место убийцам покойного. Но мы знали, что отпевание состоится в Лонгкроссе, в той самой церкви, которую я видела тогда с крыши замка, и соберутся все окрестные семейства. Аббат поехал и Средневековцы. Мы видели, как они отбывали в пятницу утром из школы, целый кортеж черных седанов. Весь тот день я воображала заупокойную службу и похороны, примерно в духе «Крестного отца-3». Женщины в черных кружевах рыдают, все бросают на гроб комья земли и розы. Мужчина, вылитый Генри (в профиль), смотрит на гроб своего сына, его лицо – живая картина боли. Рядом с ним сидит прекрасно одетая дама, слишком хорошо воспитанная, чтобы проливать слезы. Ролло де Варленкур и его жена. Впрочем, на самом-то деле я так никогда и не увидела родителей Генри.

Но призрак Генри не оставлял меня в покое. В особенности я сделалась одержима тем фильмом, о котором начала ему рассказывать в самом последнем нашем разговоре, над водопадом, прямо перед тем, как Генри свалился. Теперь, поскольку это оказались наши последние слова и тем самым они приобрели особое значение, я бы предпочла, чтобы мы поговорили о по-настоящему хорошем фильме, о «Гражданине Кейне» хотя бы. Но, подозреваю, с последними разговорами всегда так: никто ж заранее знать не может, что уже все, так что многие люди испускают дух, поговорив о списке покупок или о стирке. Но этот последний разговор о дурацком фильме про Шерлока Холмса снова и снова приходил мне на ум. Я все время возвращалась к той сцене, когда Шерлок падает в Рейхенбахский водопад, но на самом деле не погибает, возвращается домой и прячется в комнате Ватсона, а потом, когда Ватсон заканчивает рассказ о последнем приключении друга и печатает слово «конец», Шерлок выходит из укрытия, пока Ватсон отвечает на звонок в дверь, и добавляет после слова «конец» вопросительный знак. Когда я писала школьные эссе (от руки, техникой пользоваться не полагалось) и оставляла их на парте в Лайтфуте, я все опасалась, что, вернувшись, обнаружу внизу страницы вопросительный знак, приписанный размашистым почерком Генри. Ведь мы же не видели его тела. Только запечатанный мешок. А может быть, он и не умер. Порой, очень редко, если я оставалась в комнате одна, когда Господи-боже отправлялась играть в теннис или еще во что-то, я подходила к окну и резко отодвигала достававшие до пола шторы, проверяя, не прячется ли там Генри. Честно, я уже с ума сходила. Подумывала уж, не возобновить ли беседы с Шейлой, пусть поковыряется у меня в мозгах.

Глава 32

Я думала, когда мы вернемся в СВАШ после рокового уикенда в Лонгкроссе, Средневековцы не захотят с нами и словом перемолвиться. Я ошибалась.

Не могу сказать, чтобы с нами обращались совсем уж по-доброму, но и травить нас не покушались. Вокруг нас троих словно образовалось силовое поле. Средневековцы нас как будто бы даже боялись. Они знали, что Генри вытолкнул меня из лодки и что я видела, как они все предоставили мне тонуть, но, я так понимаю, не знали, что именно произошло между нами тремя и Генри. Они знали только, что я осталась жива, а погиб Генри. Мне бы хотелось знать, в какой мере их тревожил вопрос, много ли Генри успел мне рассказать, прежде чем отправил меня в Лонгмер: если они хоть иногда смотрели кино, они должны были бы знать, что злодей всегда чувствует себя очень свободно, зная, что жертва обречена и ей можно уже поведать любую тайну. Как Шестипалый в «Принцессе-невесте», который объясняет Уэстли устройство машины боли, прежде чем ее включить. Средневековцы могли подозревать, что и Генри поступил так же. А вдруг я буквально знаю, где спрятаны трупы. Вот они и вели себя очень вежливо и осторожно. Девочки сдержанно-приветливо общались с Нел и со мной, парни были вполне обходительны с Шафином. Забыты все дразнилки, Плейбой из Пенджаба и Шерфонная Шанель. Школьная жизнь продолжалась с виду нормально.

Даже как-то чересчур нормально.

Хотя в интернете посторонние люди громко оплакивали Генри, в СВАШ о нем, казалось, горевали намного меньше, чем следовало ожидать. Даже Лара не была вроде бы так уж убита горем. Она потеряла «Гену», парня, который ей нравился, которого она, пожалуй, даже любила – вместе со всем тем, что она любила еще больше, вместе с Лонгкроссом, всеми этими землями и дивным домом и кучей денег. Я решила, что она держит свое горе в себе.

– Бедная Лара, – сказала я Шафину и Нел однажды, наблюдая, как Лара – признаться, весьма бодро – играет в лакросс.

Нел удивленно обернулась ко мне:

– Неужели ты ее жалеешь?

– Нет, – сказала я, – не ее.

– Так что, его?

Генри, подразумевала она. Мы всегда подразумевали Генри, когда говорили Он или Его с таким нажимом, словно писали это слово с большой буквы. С большой буквы об этом дьяволе – словно о Боге.

– Ты же не жалеешь о нем, правда? – настойчиво переспросила Нел.

Я обдумала ее вопрос. Если я о чем и жалела, так о том, что симпатичному Генри, тому, кто поцеловал меня на крыше и учил рыбачить, не суждено было жить. Но я нисколько не жалела злого Генри, настоящего Генри. Так что я покачала головой:

– Нет. А ты?

– Нет. Я рада, что его больше нет. Теперь все ребята в безопасности. Кого мне жаль, так того парня из Африки и девушку-стипендиатку. Их убили. Не он их убил, это было раньше, я знаю. И все же я бы предпочла, чтобы его разоблачили.

– Теперь уж лучше нет, – заметил Шафин. – Если бы начали глубже вникать в затеи Генри, добрались бы и до нас. Наверное, нам повезло, что полиция вроде бы оказалась не слишком эффективной.

Шафин выразил ту самую мысль, что преследовала и меня.

– Ты тоже так думаешь?

– Что я думаю? – переспросил он.

– Тебе кажется, что все это вышло слишком просто? Нас всех допросили, но как-то уж очень легко мы отделались.

– Ты о чем? – вмешалась Нел.

– Ну, я много смотрела кино. Очень много. И когда кто-то погибает по непонятным причинам, всегда происходит очень подробное расследование, с участием и полиции, и коронеров, и прокурора и так далее. Они конечно же должны были основательно меня трясти – я же последняя видела его живым. Должны были задать еще миллион вопросов. Зачем я надела гидрокостюм? Почему ни Генри, ни я не забросили удочки и не пытались поймать рыбу до того, как я «случайно» упала за борт? Как он попал к водопаду, если удили мы в озере? Эти вопросы должны были бы интересовать полицию, они должны были бы интересовать Средневековцев и, уж конечно, семью де Варленкур.

– Да что ты такое говоришь?

– Дело явно постарались замять. Очевидно, Средневековцы не захотели раскрывать секреты «Охотъ, стрельбъ, рыбалкъ», но похоже, все остальные тоже об этом молчат. Как бишь говорил Генри: «Британский истеблишмент».

Лара выиграла очко и исполнила короткий победный танец вместе с Эсме и Шарлоттой, они скакали и обнимались, болтались в воздухе хвостики светлых волос. И что-то было неправильно.