— А песен что же не слышно? — как бы между прочим спросил Авдеев.

— Не пришли еще в себя после стрельб, товарищ подполковник.

— Вот как! А из командиров кто-нибудь есть?

— Недавно разошлись. Один прапорщик Шаповалов задержался. Разрешите позвать?

— Не нужно. — Авдеев прошел по казарме, заглянул в ленинские комнаты, в бытовки.

Прапорщика Шаповалова он нашел в ротной канцелярии. Тот сидел с вернувшимся из лазарета Зябликовым, который, отказавшись от всяких поблажек, участвовал сегодня в стрельбах и задачу выполнил отлично. О нем даже написали в боевом листке: «Равняйтесь на рядового Зябликова».

— Так что вы тут обсуждаете? — спросил участливо Авдеев.

Шаповалов несколько стушевался, посмотрел на солдата и, как бы извиняясь перед ним, доложил:

— Письмо читаем, товарищ подполковник. Зябликову дед прислал.

— Что же дед пишет, если не секрет? — спросил Авдеев.

— А вы почитайте, товарищ подполковник, — охотно предложил Зябликов и торопливо объяснил: — Это вроде как ответ на письмо начальника политотдела.

Письмо начиналось с долгих поклонов и очень короткого сообщения, что дома все хорошо. Затем шли наставления и советы:

Прочитав письмо, Авдеев растроганно сказал Зябликову:

— Спасибо, что познакомили со своим дедом. Умный он и справедливый человек, Зосима Евстигнеевич. Будете писать, передайте от меня сердечный привет ему.

— Передам обязательно, товарищ подполковник, — пообещал Зябликов.

— И приглашайте в гости, — добавил Авдеев.

— Хорошо, товарищ подполковник. Приглашу. Он у нас такой, что враз может собраться.

— Значит, ждать будем.

Возвращая письмо солдату, Авдеев подумал, какой же молодец Нечаев, каким он все же оказался опытным психологом. Ведь надо же так растрогать старика — бывалого воина, а ефрейтора Бахтина заставил признаться в собственной нечестности.

Авдеев спросил:

— А с Бахтиным как у вас, отношения налаживаются?

— Пока трудно, товарищ подполковник. Конечно, друг на друга мы смотрим, разговариваем, но не дружим, как прежде. Но вы не беспокойтесь, товарищ подполковник, все будет хорошо — ведь невозможно находиться рядом в строю и таить друг к другу недоверие.

— Верно, таить недоверие к товарищу по оружию нехорошо, — согласился Авдеев. — Но делать вид, что вы прощаете ему все, тоже роль, поймите, незавидная.

Зябликов попытался защищать Бахтина: ссылаться на неопытность того, привычку к вольностям в стройбате.

— Ну вот, вы его уже выгораживаете, — заметил Авдеев. — А представьте, если завтра в настоящий бой с ним идти придется?

— Тогда все по-иному будет, — заверил Зябликов. — Там другая ответственность.

Авдеев настороженно прищурил свои внимательные глаза.

— Э-э-э нет, тут вы, Зябликов, не правы. Вон и прапорщик с вами, я вижу, не согласен.

— Точно, товарищ подполковник, не согласен, — сказал Шаповалов. — Я уже объяснял: дружба и долг у солдата едины. Каждый шаг друга — это твой шаг. Прежде чем сделать его, осмотрись.

— Вы правы, Федор Борисович. В армейской дружбе никакая сделка с совестью недопустима. Кстати, в письме, которое мы только что читали, тоже об этом говорится. Так ведь, Зябликов?

— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Зябликов.

— Ну вот и разобрались вроде, — улыбнулся Авдеев.

Когда командир полка уходил из казармы, его догнал дежурный офицер, торопливо сообщил:

— Вас, товарищ подполковник, просит к телефону начальник политотдела.

— Интересно, как это он узнал, что я здесь? — спросил Авдеев.

Дежурный смущенно промолчал.

— Понятно, понятно, выдали? Нехорошо, — шутливо пожурил Авдеев дежурного.

Нечаев начал разговор в дружеском тоне:

— Вы что же приказ свой нарушаете, Иван Егорович? Солдатам и офицерам скомандовали отдыхать, а сами разгуливаете.

— Да вот зашел после ужина вместо прогулки.

— Значит, совмещаете службу с отдыхом? Веселая рационализация получается. А я, не откладывая, вот о чем спросить решил: ваша жена, может, в гарнизонной библиотеке поработать согласится? Как раз возможность появилась. У нее ведь склонность к литературе...

— Хорошо, спасибо за заботу, Геннадий Максимович, — ответил Авдеев. — Мы обсудим это с женой. — А сам подумал: «Неплохо бы, конечно, уговорить Марину принять это предложение. Тогда бы, может, и настроение у нее изменилось».

Но дома Авдеев был встречен бойкотом. Он, как вошел, сразу увидел: дверь в спальню плотно закрыта, а постель для него вынесена на диван в большую комнату. «Ну вот и снова разъехались», — грустно вздохнул Авдеев, и, не раздеваясь, лег на диван, заложил руки за голову.

Посреди ночи Авдеева разбудили глухие рыдания Марины. Войдя в спальню, он спросил:

— Что случилось?

С трудом уняв рыдания, Марина ответила вздрагивающим голосом:

— Я не хочу, чтобы наш сын жил здесь. Не хочу!

Авдеев сел рядом с женой, пригладил ее рассыпанные по подушке волосы:

— Почему не хочешь? Разве с нами ему будет хуже?

— Не знаю, как ему будет с нами. Но я не желаю, чтобы наш Максим превратился в такого же дикаря, каким стал тут шаповаловский мальчишка.

— Володька-то? А чем он плох? Великолепный парень! Не нуждается ни в каких няньках. Да он таким другом будет нашему Максиму, не нарадуешься потом.