Замолчал. Выпил залпом давно остывший чай, отвернулся, словно пряча обожженную щеку. Акайо попытался представить, что чувствовал бы, если бы попал в Эндаалор так, как Кеншин, и не смог. Испытывал бы облегчение? Или считал рабство продолжением роковой цепи случайностей? Или карой неведомо за что?

— Почему тебе не пересадили кожу? — Таари выглядела спокойной и собранной. — Повышение цены окупило бы операцию. Хоть у нас и считается, что все красивы по-своему, а все-таки рабы без шрамов, тем более гаремные, стоят дороже.

— Они пробовали, — Кеншин указал на чуть иначе выглядевший квадратик шрама, — вот тут. Не получилось. Я не понял, почему. Я плохо учился, не то чтобы не хотел, просто не выходило. Я не был гаремным, меня не взяли на общий рынок. Купили на аукционе, как очень дешевого раба, способного только дом убирать. А потом…

Он замолчал. Поставил на землю чашку, сцепил руки, будто защищаясь от чего-то.

— Ты можешь не рассказывать, — Юки придвинулся к нему, коснулся плеча.

— А смысл? — равнодушно спросил Кеншин. — Я все равно об этом думаю. В общем... Службу контроля человечности я уже видел. Они меня забрали, я сколько-то провел в реабилитационном центре. Долго. Там научился шить, это очень успокаивало. Узнал, как вы вообще живете. Только с языком не выходило. После того человека я год вообще молчал, а учить его речь не хотел тем более. Думал, меня купят как портного, но Сааль предложил больше. Я так понял, у него был заказчик, но моя продажа сорвалась, быстро найти другого покупателя, любящего шрамы, он не смог. И продал вам. Я пытался сбежать, потому что...

— Я понимаю, — быстро отозвалась Таари. Покачала головой, вдруг встала, подошла к Кеншину ближе, остановилась перед ним.

— Мне очень жаль. Я могу обнять тебя?

Он слабо улыбнулся, развел сцепленные на груди руки:

— Можете.

Акайо смотрел, как она прижимает Кеншина к себе, словно потерявшегося ребенка, обещая, что никто и никогда больше не посмеет его тронуть. Подошел Иола, обнял обоих сразу. Юки, Тетсуи, Рюу, Наоки... Присоединился сам Акайо, стал между спинами других, раскинул руки, обнимая, почувствовал чужие ладони на спине, встретил взгляд Кеншина и отвел глаза.

Они стояли молча, все вместе, пока не стихли всхлипы в центре этих огромных объятий. Разделились, одновременно опустив руки, отодвинувшись. Вернулись на облюбованные кочки, кто-то налил еще чаю, кто-то подкинул ветку в костер. Спросила, забрав свою чашку и ни на кого не глядя, Таари:

— Акайо, а почему ты назвал меня “Тамико”? Как “ребенок” и “изобилие”, я же правильно поняла?

Он едва успел вспомнить, что пожимать плечами в империи нельзя. Пришлось рассказывать словами:

— Просто первое пришло в голову.

Ответил и только после этого задумался. Кажется, он когда-то слышал это имя, а не просто придумал, составив из подходящих слов.

Вспомнил и замер, не донеся чашку до губ. Будто дыра разверзлась в груди, мучительно пожирая его, источая яд.

Так звали его мать. Как он мог забыть?..

— Что случилось? — Таари смотрела на него обеспокоенно.

Он объяснил. Тихонько охнул Тетсуи, Акайо не поднимал взгляд, не желая увидеть в чьих-то глазах жалость. Таари сказала серьезно:

— Я буду достойна этого имени.

Придвинулась ближе, коснулась руки. Акайо вздрогнул, а она улыбнулась, приникла к его боку так, что когда Иола спросил, кто дежурит, ответил не сразу, и первым вызвался Джиро. Договорились о порядке, вышло, что даже не всем нужно было оставаться сторожить каждую ночь. Начали устраиваться спать.

***

Остальные уже заснули, а Таари все прижималась спиной к Акайо, позволяя себя обнимать. Они смотрели в затухающий костер, он бездумно, а она…

— Знаешь, я же на самом деле никогда раньше не была верхней.

Повернула голову, заглядывая ему в лицо. Акайо потянулся поцеловать ее, но она отстранилась, заставив его разжать объятия. Села перед ним, заслонив костер. Огонь освещал ее сзади, так что лицо оказалось в глубокой тени, и выражение на нем было не прочитать.

— Я жила одна, потому что быть нижней для меня неприемлемо. Я позволяла себе слушаться только Ниишу, и то это была лишь мягкая забота, иногда помощь. Я никогда не думала, что смогу стать верхней, как она.

Акайо сидел молча, слушая. Стараясь понять, зачем Тарри это говорит. Что она чувствует.

— Я поэтому с таким боем защищала курсовые, потом диплом. Из университета сбежала, ушла в ГИСПТ. Потом и оттуда… Все же там работают, друг с другом, в иерархии. Помогают друг другу. Соблюдают правила — кто кому подчиняется, кто кому нет… Понимаешь, для эндаалорца правда нормально предложить секс или сессию коллеге, просто решив, что ему эта идея может понравиться.

— И нельзя отказать? — Акайо содрогнулся, представив себе эту ситуацию.

— Да нет, почему же, можно... Но понимаешь, это предлагают постоянно. У тебя что-то не получается — "давай я помогу тебе расслабиться". Ты на кого-то злишься — "хочешь меня наказать?" Со всех сторон! И самое главное — я знала, что они правы. Что мне действительно это нужно. Но противно же!

Она вздохнула, отвернулась. Костер освещал ее профиль, она о чем-то напряженно размышляла. Наконец, решилась. Призналась, чуть опустив голову:

— У меня же мама была кайной. С этой вашей дурацкой верностью одному мужу. Я думала, что поэтому получилась такая…

Акайо не удержался, придвинулся к ней, наклонился к земле. Поцеловал кончики пальцев. Слишком хотелось если не сказать, то хотя бы показать ей, какой, на его взгляд, она получилась. Таари фыркнула, но руку не отняла.

— Знаешь, когда я только ушла в ГИСПТ, там защищался парень с темой кандидатской "Генетическая предрасположенность кайнов к роли нижних". На такие исследования вообще косо смотрят, но ему почему-то разрешили. Я так радовалась, когда на защите его оппонент привел статистические данные, по которым пятьдесят шесть процентов социализированных кайнов, практикующих тематические отношения — верхние!

— Ты боялась, что не сможешь быть верхней из-за того, что наполовину кайна? — переспросил Акайо. Ему казалось странным, что она, такая уверенная, такая сильная, могла бояться таких вещей.

Таари кивнула. Легла рядом с Акайо, потянула его к себе. Он послушно подвинулся, устроив голову у нее на груди. Почувствовал, как она гладит короткие волосы. Он был уверен, что она улыбается.

— Когда я увидела тебя в саду, во мне будто что-то проснулось. Ты был такой милый, красивый и одновременно немного нелепый в закатанных штанах, с этой дурацкой косилкой. Говорил так, что мне хотелось схватить тебя за пуговицу на рубашке, подтянуть поближе, потребовать называть меня госпожой. Так глупо…

Он осторожно обнял ее. Помолчал. Признался:

— Я тогда вообще понять не мог, что со мной происходит. И на последний вопрос не ответил, до сих пор помню…