Серебристый дым струился за окном. Луна стояла высоко исияла так ярко, что звезды вовсе погасли, и даже чернота небес как быотдалилась, сделалась недосягаемой взору: кругом царствовало только сияниелуны. Вершины деревьев чудились все нарочно высеребренными, и каждый листоквиден был отдельно и дрожал в струях легкого ветерка. Внизу заросли огромногосада казались сплошной черной массой, сливавшейся с ночью, и эта самосветная,серебристая, зубчатая река трепетной листвы, как бы парившая во тьме, была чем-тоневероятным, воздушным, сказочным.

Недавно распустившиеся деревья источали нежный и свежийаромат; уже расцвели первые мелкие розы, и. вглядевшись в благоуханную тьмусада, Гвидо различил их бледные промельки: как звезды, которые затмевала луна.

Ему вдруг почудилось, будто стоит он на краю бездны; небо иземля на мгновение поменялись местами, го лова закружилась… Гвидо схватился заподоконник, что бы не упасть, и, едва держась на ногах, отошел от окна,вернулся на свое твердое ложе, томимый не то глупым. мимолетным страхом, не токрасотой, раздирающей ему сердце. Красотой мира, к которому он не принадлежал.

Нигде и никогда он не чувствовал себя таким одиноким ичужим, как в этом городе, где некогда родился на свет. Слишком земной, слишкомживой была красота Венеции — вот в чем дело.

Ночь накрыла округу, но Гвидо. внутренним взором виделгордых, могучих коней Святого Марко, сверкающих позолотой, слышал — или емуказалось? — как гиганты на башне Часов своими молотками вызванивают чугуннуюпесню. Он мысленно читал эту поэму с бесчисленными, вечными красотами, которыепостигаешь не сразу… поэма называлась «Венеция, королева Адриатики», и с первыхже строк ее на глаза Гвидо навернулись слезы.

Он сел, стараясь восстановить дыхание и унять эти детские слезы,стыдясь перед самим собой необъяснимой слабости, ужасаясь мысли, что вперединочь, а на сон-спаситель, кажется, нет никакой надежды.

И вдруг он понял, что уже не один в келье.

Луна застыла прямо против окна, и Гвидо подумал, что,наверное, она собрала свое серебро со всех листьев, и облаков, и крыш, ицветов, чтобы изваять из него фигуру женщины, стоящей в полосе лунного луча,как если бы она проникла в комнату вместе с этим лучом — через окно.

Тело ее сверкало, и это сверкание было ее единственнойодеждой. В первое мгновение нагота не смутила Гвидо — ведь и античные статуиявлены миру обнаженными, — но тут серебряное изваяние шевельнулось, и он понял,что это живое существо.

Гвидо отступил на шаг и коснулся края своего ложа.Прикосновение к этой жесткой, немилостивой поверхности придало ему бодрости.Теперь бы еще найти силы поднять руку, осенить себя крестным знамением — ивидение исчезнет. Вот странно — никогда тщательно хранимое целомудрие недоставляло ему никакого беспокойства, вялая дремота души и тела была, пожалуй,единственным, за что он мог благодарить судьбу, особенно когда видел, какиебесы терзают его собратьев в монастырях. Он не шарахался с зажмуренными глазамии воздетыми перстами от красивых женских лиц — он видел в них такую же радость,как в цветах, сиянии звезд, — но не мечтал обладать женщиной. Никогда немечтал, даже из любопытства. Очевидно, это видение попало в его келью поошибке, оно вызвано чьими-то чужими горячечными мечтами… может быть, обнаженнуюкрасавицу вообразил Джироламо? А может быть, все проще, подумал Гвидо, и этадогадка заставила его усмехнуться. Может быть. Джироламо был прав в своихпредположениях, и Цецилия Феррари оказалась не столь умна, как представлял себеГвидо? Неужели она все же послала одну из своих красоток к папскому посланнику,а девушка просто перепутала кельи?

— Вы не туда попали, дитя мое, — сказал он самым отеческимтоном, на который только был способен, — тот, кто вам нужен, — за стенкой, вдругой келье.

И, не успев договорить, он ужаснулся: да неужели у неехватит ума послушаться и пойти к Джироламо?! Нет. не потому встревожился Гвидо,что все старания Цецилии умилостивить папского посланника напрасны: получивсвое от девушки, Джироламо использует ее как оружие против Цецилии. Бог с ней,с этой отъявленной греховодницей. Но ее посланница… Такая юная, такаяпрекрасная…

Все возмутилось в нем при мысли, что жирные короткопалыеруки Джироламо будут тискать это серебряное тело, а его ненасытная кабаньяплоть осквернит со вершенную красоту.

— Нет, нет, не ходи туда! — пробормотал он протии воли — ивесь покрылся ледяным потом, осознав, что едва не добавил: «Останься лучше сомной!»

О нет. Только не это!

Губы его зашевелились, шепча молитву. Пусть уходит, какпришла, да поскорее. А… а, кстати, как она пришла? Как попала сюда? Дверьзаперта изнутри — метнув взгляд, Гвидо увидел засов на месте. Никаких потайныхплит вроде бы не отодвигалось, стены не расходились. Неужели это — и впрямьвидение, рожденное лунным лучом и бессонницей? О, сколь же прекрасное,прекрасное дитя родилось от этого брака! А может быть, это звезда сошла снебес? Или одна из тех бледных, серебристых роз, ароматом которых он недавнонаслаждался, покинула сад и явилась в его келью?

Линии ее тела были столь дивны, что Гвидо разглядывал ихпочти с умилением. Ее волосы мерцали и завивались локонами, и он подумал, чтоесли бы девушка их распустила, они закрыли бы ее непроницаемым плащом. Какхорошо, что они перевиты серебряными нитями и не скрывают ее божественнойкрасы! А лицо, какое у нее лицо?

Гвидо с превеликим трудом оторвал взор от бедер, изгибыкоторых напоминали античную амфору, и взглянул в лицо лунной красавицы.

Сердце его пропустило один удар, и тот миг, пока оно небилось, показался ему вечностью. Он видел много прелестных женских лиц, нооткуда тогда это ощущение, будто он впервые — впервые в жизни! — увиделженщину? Неужели один только взгляд этих неземных глаз сумел перевернуть егоодинокую, черствеющую душу?

И снова волна страха нахлынула на Гвидо и объяла его. Онподнял было руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но не смог. А сердцеболело все сильнее и билось, билось в грудь, словно в клетку… может быть,мечтало вырваться на волю?

Заметив этот резкий жест, серебряная девушка вскинула руки,как бы защищаясь, и отступила к окну.

И тут же слова молитвы застыли на губах Гвидо. Он покачалголовой, пытаясь дать ей понять, что не будет прогонять ее.

Серебряные глаза испытующе смотрели на него. Вот странно —луна светила незнакомке в спину, а между тем лицо ее было освещено, как если былунный свет отражался от некоего тайного зеркала. Или она светилась изнутри?..