– А если прошлое тебе не понравится? – уточнил Тропинин.

– Да, твое прошлое мне может не понравиться, – вынуждена была признать я. – Но это не значит, что я не приму его. Мне кажется, что это больше вопрос доверия.

Это прозвучал несколько по-философски, но я действительно так считала.

– Тогда, в номере отеля, после того дня рождения, ты доверяла мне? – вспомнились Антону мои откровения насчет собственного прошлого. Его голос прозвучал несколько резко.

– Мне хотелось тебе доверять, – ответила я, и это, действительно было так.

Антон, вдруг резко подъехав к обочине, заглушил двигатель под неработающим фонарем. Дождь на улице, кажется, пошел еще сильнее, стал биться о машину с большим рвением, и где-то вдалеке даже мелькнула тонкая молния; только грома слышно не было.

– Что случилось, Антош? – удивилась я и даже немного испугалась.

– Прости. – Его руки неподвижно лежали на руле, голова была склонена – так, что на глаза падали пряди волос. Причудливая тень ложилась на лицо, словно венецианская маска.

Маска, сотканная из тени. Эту маску хотелось снять. Я точно знала, что ее можно снять.

– Прости, – повторил Антон глухо – Я не должен был. Не должен был играть с тобой. Это… низко.

Мне сделалось жутко грустно. Может быть, всему виной был тоскливый дождь, а может быть, это были отголоски нашего недавнего общего прошлого.

Да, этот человек попытался разорвать мою душу на две части.

– Иногда я счастлив рядом с тобой. А иногда вспоминаю прошлое, – он прикрыл глаза. – И понимаю, что не имею права быть счастливым. Кто я?

– Знаю, – ласково сказала я, чувствуя непрошеные слезы на глазах. В горле появился ком, и дышать стало чуть-чуть тяжелее. – Ты ведь… Ты не мог… Не по правилам, – очень тихо закончила я, и он понял, что я имела в виду. – Ты должен был дойти до конца.

Антон благодарно на меня посмотрел покрасневшими глазами.

Он действительно играл. Более того, игра, маски, которые он надевал, – все это настолько срослось с ним самим, что поменять правила он был не в силах. И должен был довести свою жестокую игру до самого конца.

Наверное, ему было больно. Смотреть на то, как страдает твой любимый человек, – всегда больно. А если ты выступаешь его мучителем – боль делится на двоих, при этом увеличившись многократно.

И жалела его. И надеюсь на это – на то, что ему было очень больно!

– Не мог, – согласился Антон. – А сейчас не могу быть счастливым с тобой. Не имею права. Прости меня, – в третий раз сказал он.

– Я попытаюсь, – хотелось быть мне честной.

– Получается?

– Мне нужно время, – призналась я. – Поступки. Глупо их требовать, да, знаю, но… Мне немного сложно.

– Ты права, Катя. Нужны поступки. А у меня пока были лишь слова, – с горечью сказал Антон и ударил кулаком по панели приборов, не в силах себя сдержать. А потом неожиданно повернулся ко мне.

– Они будут. Поступки. Это мое новое правило. А я им не изменяю, – усмехнулся он вдруг.

– Знаю, – кивнула я. – Только не говори больше, что не имеешь права быть счастливым, хорошо? Меня это раздражает. Боже, что за разговор, – словно в шутку прикрыла я лицо ладонями, украдкой вытирая уголки глаз. – Может быть, поедем?

– Поедем, – согласился Антон.

Стоящий почти над нами фонарь вдруг мигнул и загорелся. Маска тени с его лица исчезла, и я улыбнулась.

– Я тебя люблю, – упрямо сказал Тропинин.

– Надеюсь, я выдержу это, – отозвалась я задумчиво.

Автомобиль тронулся вперед, и хотя почти всю дорогу мы вновь молчали, слушая играющую ненавязчивую инструментальную музыку и изредка поглядывая друг на друга, на душе стало как-то светлее.

– Спрашивай, я расскажу обо всем, что ты захочешь, – вдруг решил Антон, когда уже затормозил около моего дома. Но я лишь покачала головой.

– Ты не в настроении. Расскажешь, когда оно будет более подходящим. Когда этого захочешь ты, а не я. Хорошо? – я искренне улыбнулась ему, и он, поняв это, поцеловал меня – так нежно, что даже грома, вдруг все же раздавшегося на улице, я не услышала.

* * *

Половину следующего дня мы вновь провели вместе – это были наши предпоследние сутки.

Нелли и Алексей постоянно терроризировали меня вопросами, почему я не уезжаю вместе с Антоном, ведь это такой невероятный шанс. Они вдвоем присели мне на уши, мол, я должна согласиться и пожить, как выразился дорогой дядя, «на халяву в чужой стране».

– Вы меня достали! – вызверилась я в конце концов. – Я хочу отучиться и получить профессию.

– И давно ли ты хочешь работать по профессии? – ехидно осведомился Леша. Я метнула на него сердитый взгляд.

– Посмотри на меня, – принялся рассуждать он. – Вот я – свободный человек. Пошел против системы. Родители хотели, чтобы я был экономистом, а я стал дизайнером.

– Ага, – согласилась я. – Тебя выперли с первого курса за неуспеваемость, и дедушка тебя из дома за это и выгнал.

– За прогулы его выперли, – встрял проходивший мимо Томас, тащивший куда-то свой этюдник.

– Да я физически не мог сидеть на этих лекциях, – поскучнел дядя, который не любил, когда кто-нибудь напоминал о его прошлых неудачах.

Это было правдой. Дедушка, человек суровой закалки, бывший военный, узнав, что его младший сын не способен учиться и не может отслужить в армии, просто-напросто указал тому на дверь, объявив, что кормить дальше такого лентяя, который просто полгода не являлся на занятия, не собирается. Вообще-то это было сделано исключительно в воспитательных целях. Дедушка надеялся, что Леша испугается и восстановится в университете, а после начнет прилежно учиться. Тот, однако, поступил иначе – просто-напросто переехал в другой город к старшему брату и занялся тем, что ему нравилось. Сначала это был модельный бизнес, затем школа дизайна и множество разных курсов, а после у дяди и его компаньона появилась своя студия моды.

– И вообще, доченька, не слушай никого, кроме своего сердца, – уверенно сказал Томас. – Посылай всех то есть, – поправился он спешно, – стой на своем.

– Да она хотя бы до конца каникул могла с ним пожить в Германии! – не так легко уходил со своих позиций дядя. Сестра тотчас согласно закивала.

– У меня в августе практика вообще-то, – сказала я сердито, скрываясь в ванной комнате. – И вообще. Не хочу быть настолько зависимой от него.

После чего я просто-напросто закрылась.

– Вся в тебя, Тимофей, – назвал папу именем, данным при рождении, дядя, явно глумясь. – Такая же своевольная и свободолюбивая.

– А ты дурак, – был сегодня не в настроении Томас.

Дальнейшую их перебранку я не слышала – включила воду.