Несколько мужчин и женщин с повязками бесфракционников стерегут склад. Они быстро терпят поражение, задавленные превосходящими силами верных. Наконец, я вижу среди них знакомое лицо – Зик. Рукояткой пистолета он бьет в челюсть рослого охранника. Сопротивление бесфракционных преодолевается в течение пары минут, выстрелы я замечаю только тогда, когда пули уже похоронены в плоти жертв.

Верные носятся по комнате, небрежно переступая через тела, и сгребают все, что могут. Зик собирает отобранные стволы и кидает их на стол. Я редко когда видел, чтобы Зик был настолько решителен. А он еще не знает, что случилось с Юрайей.

Женщина в кресле дотрагивается пальцем до экрана: появляются застывшие кадры наиболее интересных моментов захвата. Она снова касается стекла, и картинка увеличивается: человек с короткой стрижкой и женщина с длинными темными волосами. Маркус и Джоанна.

– Надо же, а они сумели привлечь лояльных членов фракций на свою сторону. Удивительно, что верные до сих пор не превзошли по численности бесфракционников, – удивляется сотрудница диспетчерской. – Впрочем, последних тоже оказалось больше, чем мы ожидали. Трудно подсчитать население, разбросанное по городу.

– Джоанна возглавляет восстание? С оружием в руках? Бред какой-то, – бурчит Калеб.

Джоанна однажды сказала мне, что, если бы решение зависело от нее, она бы поддержала меры против эрудитов, несмотря на пассивность ее фракции. Но тогда она подчинилась – ей пришлось. Теперь, кажется, она превратилась в нечто большее, чем глашатай Товарищества или даже лидер верных. Она стала воином.

– Здесь есть смыл, – возражаю я Калебу, и Кара согласно кивает.

Смотрю, как они выносят со склада оружие и быстро двигаются дальше, рассеиваются в темноте, словно семена на ветру. Я чувствую себя тяжелым, будто тащу неподъемный груз. Интересно, как наши воспринимают эти события? Кара, Кристина, Питер или Калеб? Понимают ли они, что наш город еще сильнее приблизился к своему полному разрушению? Они могут притворяться, что не связаны с ним, поскольку живут в относительной безопасности Резиденции. Но мы ему принадлежали и всегда будем принадлежать.

Когда мы возвращаемся обратно, уже стемнело и идет снег. Хлопья летят над дорогой, как светлячки или сахарная пудра. Но завтра к полудню от снежинок не останется и следа. Вылезая из пикапа, я стаскиваю бронежилет. Хорошо, что я избавилась от оружия! Я думала, что дискомфорт со временем исчезнет, но, похоже, я ошибалась. Наверное, этого никогда не случится. Наверное, так и надо.

Теплый воздух овевает меня, когда я переступаю порог здания. После того, как я увидела Округу, Резиденция кажется мне чище и уютнее, чем прежде. И сравнение меня тревожит. Как я могу ходить по надраенным полам и носить наглаженную одежду, если я знаю, что другие люди накрывают свои дома брезентом, чтобы не замерзнуть?

Но когда я добираюсь до нашей комнаты в отеле, мои дерганые и невнятные мысли покидают меня. Оглядываюсь в поисках Кристины или Тобиаса, но их нигде нет. Здесь только Питер и Калеб. Первый сидит с толстенной книгой на коленях и строчит что-то в блокнот, Калеб читает файлы нашей матери на планшете, его глаза словно остекленели. Пытаюсь не обращать на него внимания.

– Кто-нибудь из вас знает… – начинаю я, но не могу решить, о ком же спросить, о Кристине или о Тобиасе?

– Четыре, что ли? – отзывается Калеб. – Он был в генеалогической комнате.

– Где?

– Там, где написаны имена наших предков на стене. Кинь мне какую-нибудь бумажку, а? – обращается он к Питеру.

Питер вырывает листок из блокнота и протягивает Калебу, который начинает рисовать какую-то схему.

– Между прочим, я видел имена и наших родителей. На правой стене, вторая панель от двери, – бурчит Калеб и протягивает мне листок.

Смотрю на аккуратно выведенные буквы. Если бы я не избила его, Калеб обязательно настоял бы на том, чтобы его пустили вместе со мной в Округу. А сейчас он держится на расстоянии. Может, боится меня, а может, сдался. И то, и другое мне крайне неприятно.

– Спасибо, – говорю ему. – А как… твой нос?

– Прекрасно, – усмехается он. – Думаю, что синяк мне идет – подчеркивает мои глаза, не правда ли?

Он чуть улыбается, и я тоже. Но ни один из нас не знает, что делать дальше, поэтому мы прячемся за завесу из слов.

– Слушай, тебя ведь сегодня не было в Резиденции? – выпаливает через секунду. – В городе началась заварушка. Верные восстали против Эвелин, напали на один из складов оружия.

Я замираю на месте. Я не интересовалась тем, что происходит в городе, уже несколько дней. Не слишком ли меня затянули здешние дела?

– Верные? – переспрашиваю я. – Люди во главе с Джоанной Рейес?

Я не сомневалась, что в городе вспыхнет новый конфликт. Что же, он действительно начался. Но я ничего не чувствую. Почти все, что меня в данный момент тревожит, находится в Бюро.

– Во главе с Джоанной и Маркусом, – уточняет Калеб. – Причем Джоанна держала в руках пистолет. Забавно. А местные, кстати, обеспокоены.

– Ничего себе, – качаю я головой. – Нет, я предполагала, что это – вопрос времени, но…

Не зная, что еще сказать, мы оба замолкаем. Затем расходимся: Калеб возвращается к своей койке, а я шагаю по коридору, следуя нарисованной им карте.

Еще издалека замечаю генеалогическую комнату. Бронзовые двери как будто светятся. Застыв на пороге, я чувствую, что попала внутрь заката, – меня окружает янтарное сияние. Тобиас находится здесь и водит по линиям своей родословной, но как-то заторможенно, как будто не замечает того, что делают его руки.

Теперь я понимаю, о какой «одержимости» говорил Амар. Мне и прежде было известно, что Тобиас все время ходит в диспетчерскую наблюдать за своими родителями. А теперь он уставился, как баран, на их имена, хотя наверняка видел их здесь уже много раз. Он действительно отчаялся достучаться до Эвелин и доказать, что он – «неповрежденный». Просто ума не приложу, что он сейчас чувствует. Ненавидит свою семью и, одновременно, жаждет любви от людей, которые передали ему эту ненависть в наследство. Почему я прежде не замечала трещину в его душе и боль в сердце?

Калеб передал мне слова нашей матери, которая считала, что зло сидит в каждом из нас. А первый шаг к тому, чтобы полюбить кого-то, – это признание факта, что зло – внутри нас, и только так мы можем научиться прощать. Разве я могу держать зло на Тобиаса, считая, что я лучше него, как будто я никогда не давала собственному безрассудству ослепить меня?

– Привет, – говорю я, засовывая листок с наставлениями Калеба в задний карман.

Тобиас оборачивается. На его лице застыло жесткое выражение. Оно мне знакомо. Именно так он обычно выглядел в первые несколько недель нашего знакомства: он будто постоянно пребывал на страже своих сокровенных мыслей.