Знамени (редкое отличие по тем временам), когда-то голосовал за Троцкого и потому был у чекистов на примете.

Через десять дней непрерывных допросов он подписал показания о том, что в 1935 году получил задание убить Ворошилова, когда нарком приезжал в Киев на маневры. С помощью других троцкистских агентов Кузьмичев проник в здание Киевского театра оперы и балета, где происходил разбор маневров, и будто бы готовился застрелить наркома. Но не выстрелил, потому что ему помешали...

История, придуманная чекистами от первого до последнего слова, произвела впечатление на Ворошилова и помогла ему убедить себя в том, что те, кто служил под его началом, кого он продвигал, повышал в звании, представлял к наградам, на самом деле были замаскированными врагами.

Нарком в буквальном смысле переступил через своих боевых товарищей, отверг просьбы о помощи, которые исходили от людей, которых он прекрасно знал. Не пожелал за них вступиться, хотя еще недавно красиво говорил, что надо защищать честное имя красноармейца.

Командиры Красной армии и раньше обращались за помощью к Ворошилову. Ему писали родственники арестованных командиров. Иногда они сами — из тюрем и лагерей. Некоторым удавалось сообщить, что их подвергают пыткам, они напоминали о совместной службе, просили помочь, выручить из беды.

Доктор исторических наук Вадим Захарович Роговин пишет, что поначалу Ворошилов щадил тех, кого знал, и не давал согласия на их арест. А когда ему приносили показания командиров, которые признавались, что планировали убить его самого, нарком уже без возражений давал санкцию на арест.

Комдив Дмитрий Аркадьевич Шмидт, в дивизии которого командовал полком будущий маршал Жуков, написал наркому из тюрьмы:

«Дорогой Климентий Ефремович!

Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим — партией, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина.

Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством».

Но для Ворошилова комдив был предателем, наглецом и двурушником. Через месяц Шмидт дал нужные показания и рассказал, что он тоже собирался убить Ворошилова, а затем и самого Сталина. Из НКВД такие показания сразу пересылались Ворошилову с очевидным расчетом: не станет же нарком защищать тех, кто посягал на вождя.

Пока из военных не выбили показания, сотрудники особого отряда располагали только тем, что им дали коллеги из секретно-политического отдела ГУГБ НКВД, которые занимались делом Зиновьева и Каменева. Они передали особистам показания уже расстрелянных людей, которые все подписали, наивно полагая, что их помилуют.

Ефим Александрович Дрейцер (он в Гражданскую был комиссаром дивизии) подписал показания о том, что это он объединил всех военных, оставшихся верными Троцкому, в единую подпольную организацию. Дрейцер еще в двадцатых годах отошел от политики и от военных дел, работал заместителем директора завода «Магнезит» в Челябинской области.

Бывший руководитель секретариата Зиновьева Ричард Витольдович Пикель еще раньше расстался со своим бывшим начальником и занимался театром. Пикель работал в Реперткоме — Главном управлении по контролю над репертуаром и зрелищами (театральная цензура), потом его и оттуда убрали. Он несколько лет был директором популярного тогда Камерного театра, писал искусствоведческие статьи.

Задолго до ареста Тухачевского и других военачальников Ричарда Пикеля тоже заставили подписать показания о существовании мнимого военного заговора:

«На военную организацию возлагалась задача путем глубокой нелегальной работы в армии подготовить к моменту успешного осуществления планов Зиновьева и Каменева немедленный переход части руководящего командного состава армии на сторону Троцкого, Зиновьева и Каменева и требования командного состава армии отстранить Ворошилова от руководства Красной Армией.

Это предполагалось в том случае, если Дмитрию Шмидту до убийства Сталина не удастся убить Ворошилова».

Полученные от Пикеля показания свидетельствуют о том, что дело о военном заговоре особисты готовили давно.

Путну и Примакова (как и многих других военных) жестоко избивали, им не давали спать, допрашивали круглосуточно. В начале мая 1937 года они подписали показания, и сразу же последовала новая серия арестов.

Судьба Тухачевского решилась до его ареста.

Маршал должен был ехать в Лондон на коронацию английского короля Георга VI.

Но 21 апреля 1937 года нарком внутренних дел Ежов отправил Сталину, Молотову и Ворошилову спецсообщение:

«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт.

Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение.

Ввиду того что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить.

Прошу обсудить».

Бумага была липовой. И не только потому, что в пятидесятых годах выяснилось, что в архиве внешней разведки никаких материалов о подготовке покушения на Тухачевского не имеется. Зачем вообще Ежову сообщать Сталину, что немецкая разведка готовит покушение на Тухачевского, если уже решено было считать Тухачевского немецким агентом?

Вся эта несложная комбинация была задумана для того, чтобы накануне ареста не выпустить из страны Тухачевского. Липовую бумагу Ежов подготовил не только для самого маршала, но и для Ворошилова, которого заранее не поставили в известность.

Сталин сочиненную им же мизансцену разыграл до конца. На спецсообщении Ежова вождь написал:

«Членам Политбюро

Как это ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предложить т. Ворошилову представить другую кандидатуру».

Бумагу переслали наркому оборону. Ворошилов пометил на ней: «Показать М.Н.».

На следующий день Тухачевского познакомили со спецсообщением наркома внутренних дел. Он прочитал и тоже расписался. Может быть, в ту минуту даже был благодарен Наркомату внутренних дел за заботу о его жизни и безопасности.

Именно в эти дни уже арестованные бывший начальник особого отдела Гай и бывший заместитель наркома внутренних дел Прокофьев дали нужные показания на Тухачевского, Уборевича, Корка, Эйдемана и других военачальников:..

Бывшего заместителя наркома Прокофьева начальник военной контрразведки Николаев-Журид поручил допросить своему заместителю майору госбезопасности Сергею Георгиевичу Жупахину. Тот, не проводя допроса, сам написал показания, которые должен был подписать Прокофьев. Принес текст Николаеву в кабинет:

— Посмотрите, что получилось.

Николаев долго правил «показания» Прокофьева, придавая им жизненность. После этого вызвали Прокофьева. Ему показали, что он должен подписать. Прокофьев отказался.

Тогда пришел сам Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся перед наркомом в струнку.

Ежов по-свойски сказал ему:

—