– Я прошу обойтись без эксцессов, – услышал парень негромкий голос женщины сквозь пелену своих мыслей. – Если заключенный еще раз проявит неуважение, разберись с ним сам.

Она ушла, торопливая, нервная, оставив его с полковником.

– Надеюсь, ты понял. Ну что ж, продолжим наш рассказ. Пойдем. Всего в убежище четыре этажа. Первый ты уже видел, и не раз, там мы устроили камеры для заключенных, мой рабочий кабинет, комнату дезактивации. Второй – жилой, для свободных людей. На третьем обитает другая каста. Физически слабые, дефективные или замеченные в попытке бунта. Эти свободны наполовину. Они занимаются уборкой, приготовлением пищи, работают на плантациях, короче, обеспечивают хозяйственную часть жизни бункера. Самые лояльные из них могут родить ребенка, выбрав пару среди своих же, класс должен воспроизводить сам себя. Те, кто сослан сюда за неповиновение, этой возможности лишились навсегда. Здесь все подвержено строгому контролю, без разрешения нельзя ступить ни шагу, система наказаний жестокая. Однако их положение все же не столь плачевно, как у третьего класса, рабов, которых ты увидишь позже. Полусвободные получают достаточное количество пищи, поощрения за хорошее поведение, вольны передвигаться по этажам, получив от дежурного разрешение. Ну, идем, не отставай, – Рябушев говорил совершенно спокойно, будто рассуждал не о страшных вещах, творящихся здесь, а о прогулке летним днем. Женя едва успевал за его легким стремительным шагом, до крови сбивая ноги о холодную сталь оков. Ушибленная скула саднила и горела, в мыслях царила путаница. А Андрей Сергеевич говорил и говорил, открывая горькую правду.

На третьем этаже было темно и мрачно. Здесь стены были депрессивно-серыми, они давили, угнетали, казалось, даже воздуха стало меньше. Такой же зал, как и наверху, был разделен пополам фанерными ширмами. По правую сторону двухъярусные нары тянулись в несколько рядов до самой стены, застеленные простыми шерстяными одеялами. С другой стороны стояли общие столы и лавки, за ними в тишине обедали несколько человек. Здесь не было слышно разговоров, тишина нарушалась лишь стуком ложек об железные миски. За людьми наблюдал часовой с автоматом, рядом с ним стоял дежурный, внимательно глядя вокруг, то и дело косясь на часы.

– Прием пищи окончен! – рявкнул он, и по его команде мужчины и женщины встали и поспешили уйти, оставив недоеденные порции, их тотчас же унесли появившиеся из-за двери уборщики в синих халатах.

Полковник жестом остановил одного из молодых людей, закончившего обед. Тот замер в ожидании, но первым заговорить не решился.

– Вольно, вольно, – махнул рукой Рябушев, но парень позволил себе лишь переступить с ноги на ногу. – Дима, кажется, так тебя зовут? Как тебе тут живется?

– Так точно. Хорошо, товарищ полковник, – неуверенно ответил юноша, но взглянул в суровое лицо Андрея Сергеевича, осекся и тотчас исправился: – Отлично, товарищ полковник!

Женя потрясенно уставился на парня. Почти его ровесник, может, чуть старше, но измученный, уставший от бесконечной тяжелой работы и запуганный сверх всякой меры. Глаза потухшие, совсем не юношеские, смотрят с испугом, ловя малейший намек или полувзгляд, означающий наказание или поощрение.

– За что ты здесь? – тихо спросил Евгений, но Дмитрий не ответил, опустив глаза в пол и ожидая, пока к нему обратится сам Рябушев.

– Ну, ответь, – в голосе полковника послышалось недовольство, и молодой человек вздрогнул, ожидая удара. Головы, однако, поднять не решился, продолжая смотреть вниз.

– Я нарушил устав, отказался исполнить команду офицера и был наказан, – чуть слышно проговорил он.

– Прекрати мямлить! – прервал его мужчина. – Отвечай, как положено! Как тебя наказали?

– Меня отправили на исправительные работы, – громче сказал Дима, вздрагивая от унижения.

– Не смей лгать, отвечай, что именно с тобой сделали после того, как перевели сюда! – недовольно потребовал Рябушев.

– Не надо, – чуть слышно проговорил Женя, переполняясь жалостью к заключенному. Тот на секунду вскинул глаза, но поймал взгляд полковника, уставился в пол и прошептал:

– Меня били.

Его голос сорвался, плечи задрожали, казалось, еще мгновение – и юноша разрыдается. Но начальник бункера потребовал:

– Смотреть в глаза! Как именно тебя били?

Парень поднял голову и заговорил:

– По спине, ремнем. Потом привязали руки к ногам и заставили провести ночь в такой позе. Утром пришел караульный и спросил, раскаиваюсь ли я, но я упорствовал в своих ошибках. Тогда надзиратели… тогда… Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать… Я раскаиваюсь, никогда больше… пожалуйста…

Дмитрий заплакал, однако больше не посмел опустить голову без приказа, так и стоял, глядя в лицо своему мучителю.

– Продолжай, – безжалостно приказал Рябушев.

– Прошу вас… Умоляю вас… – застонал заключенный, давясь слезами.

– Перестаньте! Так нельзя! – крикнул Женя. – Неужели здесь все – сволочи?! Неужели никто не вмешается?!

Люди вокруг отворачивались, делая вид, что не замечают происходящего, все, даже женщины и девушки, старались как можно скорее исчезнуть с глаз полковника, боясь стать следующей жертвой.

– Продолжай, – с угрозой потребовал мужчина, не замечая опрометчиво громкого замечания своего спутника.

– Они заставили меня раздеться и совершили насилие, – с трудом выговорил заключенный. Его лицо было почти таким же серым, как стены жилого этажа, глаза были полны боли.

– И что с тобой будет, если ты еще раз откажешься исполнить команду? – зловеще поинтересовался Андрей Сергеевич.

– Меня отправят на четвертый этаж, – прошептал парень. От страха голос его не слушался. – Или в лабораторию к Геннадию Львовичу, служить на благо науки.

– Хорошо. Ты быстро осознаешь свои ошибки. Дежурный! Дима заслужил поощрение.

– Спасибо, спасибо! – забормотал несчастный. Солдат подошел к нему и увел куда-то, сгорбленного, отчаявшегося.

– Вы – чудовище, – в ужасе произнес Женя. – Зачем вы это сделали? Зачем вы заставили его при посторонних вспоминать то, что случилось с ним? Разве мало ему было унижений?

– Повторение – это то, что не дает забыть содеянное. А в его случае это очередное напоминание самому себе, что даже за неправильный взгляд или жест с ним повторится то же самое. А если его проступки будут более серьезными – ему прямая дорога к Доктору Менгеле. И после этого избиение покажется ему милосердием, он это прекрасно понимает. Кстати, заметь, Дима был уверен, что сейчас я накажу его за отказ говорить, но вдруг получил поощрение. А это означает дополнительную порцию еды, теплое одеяло и спокойный сон без ночных побудок. Ему не нужно будет отчитываться дежурному каждые два часа, за обедом можно будет провести не положенные пятнадцать минут, а целых сорок, и никто не оторвет его от миски с супом. Вдвое увеличится личное время вечером, парню даже позволят почитать книгу или пообщаться с такими же счастливчиками, заслужившими награду за хорошее поведение. Поверь, сейчас он готов броситься мне в ноги и на коленях благодарить за помилование. Оно кажется вдвойне прекрасным после ожидания казни.