– Встать! – она смотрела на него, но не видела. Равнодушный, надломленный голос, казалось, не принадлежал человеку.

Часовые подняли несчастного на ноги и заставили вернуться в строй.

– За мной, шагом марш, – скомандовала Алексеева, выходя за дверь. Ее чеканные шаги гулко отдавались в коридоре. Пленники молча пошли за ней, подгоняемые солдатами. Наконец скорбная процессия исчезла из виду. Марина ни разу не обернулась, но ее плечи вздрогнули, когда женщина ощутила на себе тяжелый взгляд Евгения.

– Куда она их ведет? – побелевшими губами спросил юноша. Это зрелище отчего-то отозвалось в сердце мучительной тоской.

– На поверхность. Им предстоит провести там некоторое время для завершения эксперимента, – Рябушев неторопливо пошел по коридору.

– Там радиация, мутанты, там холодно, а половина раздета! – воскликнул парень, пораженный и растерянный.

– Именно в этом и суть.

– Но почему она? Почему именно Марина? – отчаянно прошептал Женя, не в силах поверить увиденному. – Кто она такая? Боже, это невозможно!

– Она? – полковник с восхищением развел руками. – Она – ангел смерти этого мира. Добро и зло исчезли в день Катастрофы, разорвались ядерными боеголовками над Москвой. Алексеева первая приняла и поняла это, как я, как Гена. Любое зло во имя великой цели оправдано, а Марина видит цель в выживании человечества. Но в ней по-прежнему осталось так много сострадания и жалости! Как она старательно прячет их внутри себя, сколько она пережила, несгибаемая, железная леди, и не сломалась до сих пор, не сдалась, продолжая существовать только ради нашей подземной вселенной. Удивительная женщина, таких среди нас больше нет. В ней парадоксальным образом соединились огромная жестокость и такое же великое милосердие и преданность. Порой я и сам не могу ее разгадать, в ее душе живет столько эмоций и чувств! Мне всю жизнь казалось – возможно либо одно, либо другое, но сейчас она выведет на поверхность смертников, а после вернется и будет безутешно оплакивать каждого из них.

– Она – сумасшедшая… – озаренный внезапной догадкой, выговорил Женя. – Такая же фанатичка, как Доктор Менгеле, неумолимая, страшная. Я не хочу в это верить. Не хочу. Но она на моих глазах… Жестокая… Нет, не хочу, такого не может быть…

Мысли его потекли бессвязным потоком, лихорадочно выплескиваясь. Полковник молча слушал, не перебивая, и ответил лишь тогда, когда пленник замолчал, опустошенный.

– Ты ошибаешься на ее счет. Она выполняет мой приказ, это я принял решение отправить участников эксперимента на поверхность, не она. Будь милосерден, Евгений, она и так похожа на восковую куклу, настолько ей больно делать все это. Выполнять приказы и не думать, пусть думают командиры, – это высшее счастье для человека, когда-нибудь ты поймешь это. Отсутствие ответственности – как высшее благо. Марина никогда не имела возможности просто выполнить приказ, не думая, за каждым ее словом и действием стояли сотни жизней. Сегодня она впервые не задавала вопросов, подчиняясь. Ты выпил ее до дна, исчерпал, отталкивая и обвиняя, когда женщина просила помощи. Она надломилась, спряталась в раковину, как улитка. Ей больно. Каждый ее шаг напоминает хождение по битому стеклу, когда осколки впиваются и ранят в кровь. А ведь она всего лишь женщина, и ей бы быть слабее нас с тобой, но приходится быть сильной. Сильнее тебя, сильнее меня. Ты видел ее стеклянные глаза, в них совсем не осталось жизни. Даже мне, старому негодяю, стало жаль ее.

Голос Андрея Сергеевича звучал странно, в нем впервые за долгие годы сквозило понимание и сочувствие. Рябушев вдруг устыдился своей невольной слабости, резко крутанулся на пятках и пошел по коридору.

– Оставьте меня здесь. Я не хочу больше, дайте мне умереть! – крикнул пленник ему вслед.

– Ты не понял, что я сказал тебе? – в голосе полковника послышалась горькая злость. – Если я сейчас убью тебя, она не переживет. Задержись на этом свете ради нее, сдохнуть ты успеешь всегда. Иди за мной, у меня остался для тебя последний сюрприз.

Марина шла по коридору, стараясь не думать ни о чем. Каждая не высказанная вслух мысль обжигала душу, каждая эмоция казалась ударом, от которого хотелось упасть и никогда больше не подниматься.

За ней в молчании следовали заключенные, сопровождаемые конвоем. Алексеева физически чувствовала их страх. Если бы она могла им помочь! «Нет, не смей, не смей жалеть! Они – не люди, они образцы, номера. Задумаешься над их судьбой – свихнешься. Это эксперимент, он планировался очень долго, пленники, в отличие от других, не мучились, не страдали, их не били, кормили. Если пластохинон подействует, это будет феноменальное открытие. Мы сможем выйти на поверхность, вернуться в разрушенные города, не боясь радиации и солнца, воссоздадим потерянный мир и поможем всем выжившим, тем, кто задыхается в метро и бункерах. Всего десять человек пострадают во имя науки, во имя памяти тех миллионов, что не пережили Катастрофу. Препарат сработает, я верю, им придется лишь немного потерпеть, скоро их страх пройдет, все получится, непременно получится! Я могу спокойно выйти на поверхность, полноправным жителем Мытищ, сбежать из подземелий туда, где скоро наступит весна, и они смогут. Пусть мучительно, пусть больно, но цена победы никогда не бывает слишком высокой. У меня получилось, получится и у них. Нужно только чуть-чуть потерпеть», – Марина уговаривала сама себя, но не верила. Что-то внутри противилось рациональным доводам, царапалось, оставляя в душе глубокие раны.

Часовой раскрутил вентиль, дверь на поверхность открылась, и оттуда дохнула морозом зима. Узники зашептались, остановились, но солдаты силой вытолкали их наружу.

– За мной! – приказала Марина, шагая по свежему снегу.

На улице было тихо, только ветер шуршал в черных ветвях деревьев. Алексеева остановилась на пару мгновений, внимательно оглядываясь по сторонам. Все было спокойно, пара солдат в белых маскировочных халатах поверх химзащиты стояли у стены полуразрушенного здания, изредка переговариваясь. Дежурство заканчивалось, через десять минут их должны были сменить те двое, что вышли из бункера вслед за траурной процессией пленников.

Женщина слышала за спиной сдавленные рыдания, один из мужчин плакал от ужаса, не в силах совладать с собой. Марине хотелось обернуться, высказать вслух все те оправдания, что блуждали в спутанных, мрачных мыслях, но она не смогла, зная, что каждое лишнее слово приближает ее к неминуемой истерике. Еще немного потерпеть, и тогда можно будет остаться с собой наедине и разрешить себе быть слабой и несчастной. Только не оборачиваться назад. Это не люди. Это номера, объекты исследования. И Алексеевой становилось горько и тошно от самой себя.

Вслед за женщиной заключенные строем вошли в здание бывшей казармы. Внутри было совсем темно, узкий луч фонаря высвечивал черные провалы дверей по обе стороны коридора. Под ногами скрипела битая плитка и осколки кирпича, на подоконниках, ощерившихся остатками мутных от времени стекол, лежал снег.