– Лаборатория Доктора Менгеле. В камерах – его опытные образцы, – спокойно сказал Рябушев, будто не замечая звуков, от которых кровь стыла в жилах.

Женя почувствовал, как к горлу поднимается тугой пульсирующий комок.

– Я не хочу видеть… – выговорил юноша, останавливаясь. Он зажал уши руками, закрыл глаза и не двигался с места.

– Ты хотел знать всю правду, – жестко оборвал его начальник бункера. – Будь мужчиной и найди в себе смелость посмотреть ей в лицо.

Пленник сделал шаг вперед, пошатнулся и едва не упал. «Я – мужчина. Я должен знать. Должен!» – уговаривал он сам себя, справляясь с дурнотой.

В конце коридора распахнулась дверь, оттуда выглянул недовольный Геннадий.

– Что? – в своей обычной манере спросил он, явно отвлеченный от какого-то дела. Евгений взглянул на него, и желудок вновь скрутило спазмом. Халат ученого был покрыт алыми пятнами свежей крови.

– Покажи ему, чем ты тут занимаешься, – попросил полковник. Хозяин лаборатории вытащил из кармана связку ключей и открыл одну из камер.

В ушах эхом отозвался полный невыносимой муки стон. Женя замер на пороге, заставляя себя открыть глаза. Он простоял, зажмурившись, несколько секунд, прежде чем решился взглянуть.

Узник сумасшедшего ученого лежал на полу, абсолютно голый, скорчившись от невыносимой боли, и на его теле почти не осталось живого места. Кожа вздулась ожогами и рубцами, слезла, обнажив плоть. Над каждой страшной отметиной перманентным маркером был выведен номер. Несчастный не переставая стонал, испытывая чудовищные страдания. Доктор Менгеле опустился на корточки перед своей жертвой, достал из кармана резиновые перчатки.

– Спиной к стене, – не повышая голоса, приказал он.

Заключенный повиновался беспрекословно, зная, что ослушание приведет к новым мучениям. С огромным усилием он повернулся к своему палачу. На его лице живыми были только глаза, измученные, воспаленные, остальные черты были обезображены пытками. Геннадий провел тампоном по одной из ран, и пленник зашелся криком. Его глаза закатились, и он затих, безжизненный и жуткий.

Женя пошатнулся, схватился рукой за стену. В глазах потемнело, на губах ощущался знакомый горький привкус. Сердце сбилось с ритма, стало нечем дышать. Он упал бы, но полковник подхватил его за локоть и усадил на пол.

Когда сознание юноши немного прояснилось, дверь в камеру была уже закрыта, Доктор Менгеле склонился над ним с пузырьком нашатырного спирта. Рябушева рядом не было, они остались вдвоем в темном коридоре. По спине Евгения поползли ледяные мурашки страха. «Куда делся полковник? Почему он оставил меня здесь?! И там, там…» – в висках пульсировала кровь.

– Что это? – выговорил парень.

– Внутри? – невозмутимо поинтересовался Гена. – На этом образце я испытываю средства для защиты кожи от химических воздействий. Если эксперимент увенчается успехом, возможно, споры грибов больше не будут для нас угрозой.

– Там… он… – Женю затрясло в ознобе.

– Пока что опыты можно считать неудачными, – с недовольством признался ученый. – Образец получает химические ожоги, средства не действуют в нужной мере.

– Образец? – прошептал пленник, пытаясь унять колотящееся сердце. – Он – человек, живой, он живой…

– На мертвом опыты ставить не получится, – равнодушно пожал плечами Доктор Менгеле. – Им придется немного пострадать во имя науки и выживания всего человечества.

– Вы – садист! – выдохнул юноша, закрывая лицо руками.

– Я – ученый. Нельзя слишком привязываться к опытным материалам, истинный человек науки должен быть хладнокровным. Заключенные, попавшие сюда, это заслужили. Они – либо чужаки, либо бунтари, и то и другое плохо. Здесь они теряют свое имя и личность, с того момента, как закрывается дверь камеры, у них есть только номера. Это лишает ненужной сентиментальности и иллюзий, – вдруг разговорился Гена.

– Так нельзя…

– Ну, отчего же? Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать, – философствовал мужчина. – Жизнь нескольких десятков человек во имя выживания вида хомо сапиенс – не такая большая цена. Увы, образцы зачастую умирают достаточно мучительно, но все наше существование преисполнено боли.

– Вы искренне верите в это! – воскликнул Женя, начиная понимать. Не садист. Свихнувшийся фанатик.

– Каждый во что-то верит. Я тоже человек, у меня есть чувства, как и у всех, – внезапно разоткровенничался Геннадий. – Прозвище, данное в честь одного из самых жестоких фашистских ученых, мне, несомненно, льстит. Но почему-то люди считают, что если я предан науке, у меня не может быть желаний, терзаний, обид или радости, короче, всего того, что ощущает обычный человек. Это не так. Знаешь, мне доставляет удовольствие беседовать с моими заключенными, правда, ни один из них этого разговора не пережил. С тобой мне тоже хочется быть откровенным, хотя бы потому, что твои полные страха глаза немного ослабляют желание тебя задушить за то, что ты сделал с ребенком Алексеевой.

– Я – не ваш узник, – сквозь зубы проговорил Женя. Ему хотелось казаться спокойным, но дрожащие руки и белое лицо его выдавали, парню вдруг стало бесконечно страшно. Неспроста этот ужасный человек решил поговорить с ним начистоту. Не к добру… Доктор Менгеле усмехнулся своим мыслям, пристально посмотрел юноше в глаза.

– Уверен, скоро Марина Александровна изменит свое решение, и ты снова окажешься здесь, но тогда тебе уже никто не поможет, – по-змеиному прошипел он, приблизив лицо к лицу пленника. – Я сделаю тебя частью самого жестокого эксперимента, какой только смогу придумать. До скорой встречи, юный друг!

Ученый скрылся за поворотом коридора, оставив его в одиночестве. Евгений судорожно вдыхал и выдыхал, грудь разрывал липкий ужас, которому не было конца, горло сжималось спазмами.

Послышались знакомые легкие шаги, и перед юношей остановился Рябушев.

– Ай-ай-ай, какие нынче парни слабые пошли. Увидел кровь, и сразу в обморок, – ехидно укорил его мужчина, помогая подняться на ноги.

– Если бы Марина не защитила меня… я был бы на месте этого несчастного? – спросил Женя, заранее зная ответ.

– Несомненно. Тебе стоит ценить ее благородство. О, да вот и она, легка на помине! – полковник помахал рукой Алексеевой, вошедшей в коридор. Следом за ней появились два солдата в химзащите и противогазах, с автоматами в руках.

Она кивнула и отвернулась. Ее глаза были совершенно пустыми, лицо не выражало ничего.

Женщина открыла своим ключом дверь одной из камер и остановилась в коридоре. Изнутри послышались мольбы и отчаянный, разрывающий душу плач.

– На выход, – приказала Марина, будто не слыша.

Узники по одному выходили в коридор и строились в две колонны. На одних были теплые куртки и сапоги, другие были раздеты практически до белья.

– Помилуйте! – крикнул молодой мужчина, падая перед ней на колени. – Не губите, умоляю вас, я хочу жить!