В Полином кармане завибрировал мобильный. Провожаемая неодобрительными взглядами кладбищенских кумушек, она отошла в сторонку и присела на деревянную лавочку у чьей‑то могилы.

— Да?

— Полечка?

Этот знакомый голос с мягким акцентом, он произносил ее имя как «Польечька». Даже на территории скорбного покоя ей от него покоя нет.

— Слушаю, Роберт, — сухо поприветствовала она.

— Мы можем встретиться? Прямо сейчас?

— А что случилось? Что‑то не так с премьерой? Не волнуйся, я все проконтролировала, накладок быть не должно.

— Нет, там все нормально. Зал уже украшают, ребята из пиар‑агентства просто молодцы, будет триста журналистов. Ты хорошо поработала. Но у меня к тебе другое дело.

— Я сейчас занята, Роберт. Я на похоронах.

— Что? — растерялся он. — Я могу чем‑то помочь?

— Нет, говори быстрее. Мне надо идти.

— А где ты конкретно? Я могу за тобой заехать? Мне надо кое‑что тебе сказать.

Были времена, и за эти неопределенные «кое‑что» Поля рванула бы на край света. Но сейчас ей почему‑то было все равно. Она даже чувствовала некоторую досаду. Не представилась Юлиным родителям. Ничего не сказала у гроба, просто молча приняла из рук какого‑то ее родственника пластиковый стаканчик с тепловатой водкой, молча выпила и ничего, даже жжения в горле, не почувствовала.

— А до премьеры это не может потерпеть?

— Не может. Поля, это очень важно. Так куда мне приехать?

Вздохнув, она продиктовала адрес. Бред. Готический гламур — встреча с бывшим любимым на сумеречном кладбище, на лавочке у могилы той, которую она искренне оплакивала, но почти совсем не знала. Краем глаза Поля заметила, как толпа Юлиных родственников потянулась к автобусу. На нее оборачивались, но присоединиться не приглашали.

Роберт приехал на удивление быстро. Его вишневый «Лексус» взвизгнул тормозами возле чугунных кладбищенских ворот, и вот он появился на аллее — запыхавшийся, взволнованный, в распахнутом кашемировом пальто.

— Вот ты где прячешься! — Он подал ей руку, и Полина поднялась со скамейки. — Кто у тебя умер, родственник?

— Подруга.

— Молодая совсем, — Роберт посмотрел на памятник. — И красивая. А что случилось, передоз?

— Я никогда не дружила с теми, кто может умереть от передоза, — усмехнулась Поля. — Это больше по твоей части. Рак.

— Вот оно как, — у него вытянулось лицо. — М‑да… Ты ее давно знала?

— Почти не знала. Познакомилась в онкологическом центре. У меня тоже рак подозревали.

— Да что ты говоришь? — Он остановился и посмотрел на Полю как на привидение. — Когда же это было?

— Несколько месяцев назад. Сразу перед тем, как я устроилась к тебе.

— Ну и дела. Поля, ты не против где‑нибудь перекусить? А то я даже пообедать не успел.

— К чему же было так спешить? Что у тебя ко мне за дело, настолько срочное, что ты приперся в такую даль?

— Вот за обедом и поговорим. Я заметил тут недалеко ресторанчик, в русском стиле. В придорожных ресторанчиках обычно так вкусно.

— У меня нет аппетита. Но как скажешь, не зря же ты, в самом деле, ехал.

И они отправились в придорожный ресторан.

Роберт заказал блины с семгой, Полина — крепкий кофе. Он заметно нервничал и пытался говорить о ничего не значащих мелочах: о том, какая ранняя в этом году весна и как бы хотелось бросить все и рвануть на остров Тенерифе, и жаль, что в моду снова вошли брюки с высокой талией, и теперь красивые девушки спрячут свои животы, и какой странный новый роман Бегбедера, и — fuck! — дорожная соль снова разъела его ботинки, и — посмотри! Ты только на это посмотри! — какие патологические короткие ноги у нашей официантки. Полина послушно отвечала, что она и правда уже сдала все шубы в меховой холодильник, и она так давно не ездила отдыхать, а нового Бегбедера не читала и не собирается, потому что считает его дешевым понтярщиком, и сто тысяч ее туфель были сожраны чертовой солью, а нашей официантке и правда лучше всегда носить каблуки.

Ему принесли чай, а ей — крошечную чашечку ристретто, когда он отважился заговорить о том, ради чего ее пригласил. Полина недоумевала: неужели он готов проехать двести километров и потратить целый день, чтобы светски потрепаться с нею над горкой промасленных блинов? Но нет, он ее не разочаровал.

— Поля… Ты же понимаешь, зачем я тебя позвал.

— Не понимаю, — честно ответила она, — и не хочу угадывать.

— Ладно. Прости, что так буднично, но… Поль, выходи за меня замуж.

— Что? — опешила Полина.

А он смотрел на нее с триумфальной улыбкой человека, чьи плечи уже чувствуют тяжесть лаврового венка. В его глазах уже угадывалось ее восторженное согласие, и он подался вперед, ожидая принять груз ее тела, радостно взметнувшего навстречу, закружить ее по залу ресторана.

«Он ни на минуту не сомневается, что я ему не откажу, — без иронии, без досады, скорее с антропологическим любопытством думала она. — Он относится к людям как к своей собственности. Свою личную вещь можно без сомнений отложить на пару лет, если, например, она вышла из моды. А потом без извинений и расшаркиваний спокойно вернуть обратно».

— Понимаю, это неожиданно, — улыбнулся Роберт. — Поверь, для меня это не спонтанное решение. Наверное, ты привыкла считать меня легкомысленным мальчишкой, но на этот раз я все обдумал.

— И долго думал? — усмехнулась Поля.

— Еще с тех пор, как мы съездили в Геную, — простодушно объяснил он, даже не заметив сарказма. — Я присмотрелся к тебе, к Анфисе. И понял, что она для меня слишком молоденькая и глупая, она никогда меня не поймет. Мне всегда придется оправдываться, придумывать что‑то. А какой взрослый мужик захочет вести себя как беглый преступник? И большинство женщин именно такие. Тупые собственницы. Что‑то от тебя требуют, что‑то им всегда надо. Как будто бы недостаточно того, что я и так рад им дать! А ты не такая, ты готова принять меня таким, какой я есть, без истерик, без осуждения.

Роберт самодовольно улыбнулся, а Поля с грустью подумала, что с годами его пухнущее эго разрастающимся лишаем переползло на территорию глупости. А сам он не замечал, не мог заметить, как глупо выглядит со стороны. Он ведет себя как одушевленный приз, бесценный дар, золотой кубок. А на самом деле — стареющий мужик, на лице которого оставили автографы все глупости, которые он совершал. Безумные ночи алкогольно‑кокаинового угара, сотни женщин, похотливо стонущих в его постели, пропитанные чужим потом простыни, танцы до упада в прокуренных клубах, литры чужих слез, на которые он никогда не обращал внимания, чужие проклятия, разбивавшиеся о его равнодушно удаляющуюся спину. И она, Полина, чуть было не стала частью этой ненастоящей жизни, чуть было добровольно не улеглась на алтарь этого ненасытного языческого божка.