В ночь с 14 на 15 апреля 1943 года мы с вечера двинулись в сторону Толочина. С нами было несколько повозок, которые безбожно гремели колесами и скрипели по кореньям и ухабам лесной дороги. Снега на полях уже не было, и только в лесу и кое-где по балкам лежал темный, сильно подтаявший снег. Ночь была теплая и безлунная. Я шел со своим ручным пулеметом за плечами, который, как вы, наверное, помните, мне достался в деревне Вейно, когда мы выезжали на сбор оружия у местного населения. Рядом со мной шел бывший авиатехник Евгений Севак, который был назначен ко мне вторым номером пулеметчика. Он нес запасные диски с патронами.

В полночь, оставив свой обоз на опушке леса, который находился в двухстах метрах от Райц, партизаны выдвинулись вперед и залегли по краю балки вдоль речки Друть. Мне было приказано с пулеметом занять позицию несколько южнее, то есть ближе к Толочину, на высотке 209,3, и сделать там засаду на случай подхода немцев из Толочина. Мы с моим напарником нашли небольшую ямку и залегли.

В это же время комбриг Гудков, находясь на опушке леса, вызвал к себе добровольцев, желающих пойти в гарнизон и там снять часовых. Первым вызвались пойти на это задание Егор Овчинка, Иван Гуревич и еще один партизан Вася, которого в отряде прозвали за его могучий рост «Вася маленький». Но нужен был еще один, четвертый.

— Я тоже пойду! — заявил подошедший к комбригу партизан.

— А ты кем был в гражданке?

— Кем я был? Я был вором!

— Да… А на «мокрое» ты ходил?

— Ходил.

— Ну, значит, тебе не привыкать. Это у тебя должно получиться надежно. Значит, пойдешь?

— Да, пойду!

— А кто еще хочет пойти добровольцем? — спросил Гудков и тут же вспомнил, что Голиков Александр не улетел в свое время за линию фронта вместе с остальными летчиками лишь только потому, что заявил: «Я полечу только тогда, когда убью здесь в Белоруссии хоть одного фашиста». Вот и хорошо, решил Гудков, предложу ему это желание выполнить сейчас. — Голиков!

— Я здесь, товарищ комбриг.

— Вот тебе представляется случай убить одного немца. Давай, иди…

— Есть, товарищ комбриг! — ответил Голиков.

Добровольцы, предварительно вооружившись финками, ушли по мостику, перекинутому через речку Друть на территорию совхоза. Нам с высотки было очень хорошо слышно все то, что делается в совхозе. Ночь была темная, в совхозе тишина. И вдруг я ясно услышал разговор подошедших к немецкому патрулю наших добровольцев.

— Пан! Битте фойер? — спросил кто-то из них. В темноте ночи ярко вспыхнул огонек немецкой зажигалки. Немцы что-то спросили наших товарищей, когда те прикуривали от зажигалки.

— Я… Я… Шпацирен! — услышали мы громкий ответ партизан.

Прошло несколько мгновений напряженного ожидания, и вдруг в совхозе прогремел взрыв гранаты.

Мы насторожились. Напрягая все свое зрение, я увидел, как в нашу сторону мелькнули темные тени бегущих партизан. Это бежали из совхоза наши добровольцы. Пробегая мимо, я услышал, как стонавший Голиков просил своих товарищей:

— Пристрелите меня! Я ранен в живот… Пристрелите меня, — твердил он в отчаянии.

Мы поняли, что тщательно продуманная нами операция провалилась, так как после взрыва гранаты у немцев была объявлена тревога, началась беспорядочная стрельба из винтовок и автоматов. Немцы в панике без разбора стреляли во все стороны, не причиняя нам никакого вреда. В ночной темноте прозвучала команда комбрига:

— Приказываю всем отходить!

Схватив пулемет, я побежал искать своего раненого товарища. Вскоре мне удалось найти его на повозке, где он все твердил:

— Я ранен в живот! Пристрелите меня!

Когда мы миновали лес и приехали с раненым Голиковым в деревню Катужино, то при свете зажженной коптилки, наклонившись над Голиковым вместе с фельдшером Калиновским, мы увидели у него сильно изуродованную взрывом немецкой гранаты левую руку и совсем маленькую ранку на животе. Как оказалось, маленький осколок гранаты, повредив незначительно кожу на животе, застрял в ней. Калиновский пинцетом тут же легко извлек его и сказал:

— Вот, Саша, в животе у тебя был совсем маленький кусочек гранаты, а руку тебе изуродовало очень сильно. Так что теперь терпи. От этой малюсенькой раны в животе не умрешь, а руку будем лечить.

Разочарованные неудавшейся операцией и сильно уставшие, мы возвращались в лагерь бригады.

Что же произошло в совхозе, когда наши добровольцы пошли на задание, чтобы бесшумно снять немецкие патрули? Увидев идущих к ним навстречу двух немецких офицеров, Голиков с напарником, сильно волнуясь, попросили у немцев огня, чтобы прикурить свернутую цигарку. Немцы, ничего плохого не ожидая, зажгли свою зажигалку и дали прикурить. В это время Егор Овчинка и Иван Гуринович, встретившись с другой парой немцев, бесшумно их уничтожили. У Голикова же с его напарником произошло следующее. После того как они прикурили, напарнику сразу же удалось уничтожить офицера, а у Голикова не получилось. Он не знал, как это надо делать, поэтому ударил немца финкой в живот и ранил его. Раненый офицер схватил Голикова за одежду, и у них началась борьба. У немца за поясом была ручная граната с длинной деревянной ручкой. Когда Голиков еще раз пытался ударить немца финкой, держа его левой рукой за грудь, немец, теряя свои силы, все же успел взорвать на себе гранату. Весь взрыв гранаты пришелся на тело немца, а часть — на руку Голикова. Оглушенного взрывом и раненого Голикова подхватил напарник и, поддерживая, потащил его из совхоза к партизанам.

— Что же вы не помогли Голикову? — спросил комбриг.

— А я, уничтожив своего фашиста, стоял в стороне и наблюдал.

— Так почему же вы не помогли ему?

— Товарищ комбриг, я же слышал ваш разговор с Голиковым, из которого понял, что он сам должен был убить немца. Вот я и ждал, пока он его убьет. А тут вот что получилось. Я этого не ожидал…

В лагере для Голикова сделали отдельный шалаш, где вместе с ним расположился и фельдшер Калиновский, который все время следил за состоянием раненого. Увидев вышедшего из шалаша фельдшера Калиновского, я спросил:

— Слушай, Иван, у Голикова очень опасное ранение? Руку надо ампутировать?

— Я этого не думаю. Ему сейчас нужен врач-хирург, чтобы очистить раны на руке. Я сам за это дело не берусь. Я же не хирург, да и хирургического инструмента у меня нет.

— А у нас в бригаде есть кто сможет это сделать?

— Нет. У нас сейчас здесь нет врачей. Все они остались во втором отряде, с больными и ранеными в Лепельском районе.

— Как же быть?

— Нужно будет обратиться за помощью к заслоновцам.

На другой день Агапоненко договорился с командованием заслоновской бригады, и к нам в лагерь приехал врач-хирург со своим инструментом. Осмотрев Голикова, он попросил вывезти раненого из леса на открытую площадку, где хорошая освещенность. Среди болота нашлась сухая полянка, ярко освещенная солнцем. Там Голикова положили на плащ-палатку, и хирург начал операцию. Раны были обработаны и забинтованы. Голиков все время стонал.