Десятилетняя я, написавшая записку, которую я так и не отдала ему, вскакивает и танцует счастливый танец в своей комнате.

Я прочищаю горло.

— Хорошо, это хороший список. Мы уже говорили о том, что целоваться нельзя, и последнее, что я хочу добавить, — это перемирие. Мы не обязаны быть друзьями, — быстро добавляю я, прежде чем он успевает перебить меня, — но я не хочу активно ссориться или чтобы ты меня игнорировал. Одна из моих хороших подруг встречается с твоим лучшим другом, другая заигрывает, а может, и больше, с другим твоим другом. Давай будем поддерживать сердечные отношения ради всех нас, и когда мы покончим с этим, ты сможешь вернуться к вечной ненависти ко мне.

— Тогда не говори со мной о нем, — возражает он, не уточняя, о ком идет речь, — не называй его имени. Не вспоминай о нем. Не упоминай прошлое.

Феникс переводит взгляд на мое запястье, его веко дергается, когда он замечает, как я подсознательно тереблю свою татуировку.

— И я все равно буду ненавидеть тебя. — Он рычит.

Да, пожалуйста.

Я сглатываю и киваю.

— Мы закончили со списком?

— Нет, последнее, — говорит он, вставая и подходя ко мне на расстояние пары метров. — Ты примешь мой запрос на подписку в Instagram.

Я смеюсь, пораженная. Это последнее, что я ожидала от него услышать.

— Зачем?

Он поднимает плечо и ничего не говорит — его обычная реакция, когда он не хочет давать мне настоящий ответ.

— Хорошо. — Я соглашаюсь, прежде чем задать очевидный последний вопрос. — Когда мы закончим?

— На Новый год, когда будет объявлено о помолвке. Это будет хороший чистый разрыв.

Меня не покидает ирония, что он предлагает прекратить наши интимные отношения как раз в тот момент, когда мы объявляем всему миру о своем намерении провести остаток жизни вместе.

Но, думаю, сейчас самое подходящее время, причем относительно скорое. Чем дольше я позволяю этой вражде с привилегиями существовать, тем тяжелее мне будет, когда мы покончим с этим.

По крайней мере, теперь, когда у меня есть ограждения вокруг того, что мы делаем, и реальная дата окончания, я могу подготовить себя и свои чувства, защищаясь от возможного разочарования.

Я киваю, сигнализируя о своем окончательном согласии.

— Хорошо.

Как только это слово слетает с моих губ, Феникс оказывается на мне, в два шага преодолевая расстояние между нами и возвышаясь надо мной.

Он поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него. В его взгляде читается голод, а глаза пожирают мои губы. Я покрасила их в красный цвет, и они подходят к моей прическе и платью.

Его пальцы перемещаются с моей челюсти на шею и обвиваются вокруг нее.

— В этом платье ты похожа на Джессику Рэббит. — Его мрачный голос огрубляет каждое слово.

Другой рукой он обхватывает мою ногу прямо над коленом через высокий разрез платья. Он медленно начинает двигаться вверх по моему бедру. Моя кожа словно горит от его прикосновений, и я выгибаюсь в его руке, отчаянно желая большего.

— Моя новая любимая гребаная фантазия. — Он хрипит, его рот находит изгиб моей шеи и вгрызается в кожу. Я вскрикиваю, и он с наслаждением впивается в нее, его теплый язык стирает жжение, а его рот продолжает двигаться вниз по моей шее к груди.

Он тянется сзади к молнии на моем платье и одним движением стягивает ее. Платье падает в лужу ткани у моих ног, открывая перед ним меня в одних стрингах.

— Подожди, — говорю я, заставляя себя мыслить рационально сквозь дымку похоти. Я толкаю его в плечи, но он не двигается, и из его груди вырывается гневное рычание, когда я пытаюсь отстранить его от себя. — Феникс.

— Что? — спрашивает он, его голос приглушен, пока он кусает, целует и прокладывает путь вниз к моей груди. Его рот смыкается вокруг моего проколотого соска, и я упираюсь в него, чувствуя, как во мне разгорается возбуждение.

— Те двое мужчин, которые исчезли в Женеве, — говорю я, с трудом формулируя свои мысли. — Ты имеешь к этому отношение?

Он хмыкает, но больше ничего не говорит, занятый тем, что вылизывает дорожку по моему животу до трусиков. Он зажимает их между зубами, как животное, и срывает.

Я воспринимаю его молчание как признание.

— Почему? — спрашиваю я.

Он все еще не смотрит на меня, его взгляд прикован к моей голой киске с таким пугающим и доминирующим выражением голода, что это противоречит тому факту, что он стоит передо мной на коленях.

Я знаю, что должна быть в ужасе, но я скорее в недоумении и любопытстве.

Что могло заставить его пойти на такой риск?

Наконец его глаза поднимаются на меня, темные, холодные и настолько сосредоточенные на мне, что у меня перехватывает дыхание.

— Они увидели то, чего не должны были видеть. — Он говорит просто, прежде чем нырнуть между моих ног.

Он ест меня как виртуоз. Как будто он изучал мою киску годами и знает каждый вход и выход, каждую точку удовольствия, каждый поворот языка, который доводит меня до исступления.

— Черт, какая ты вкусная. Если бы мне пришлось выбирать последнюю еду, я бы попросил их принести тебя мне, чтобы я мог съесть все твои дырочки.

Моя рука лежит на его голове, отталкивая его и отчаянно притягивая ближе, пока во мне бушуют противоречивые ощущения.

— Да… Пожалуйста, вот так.

Когда он вводит в меня сразу два пальца, я разрываюсь на части без всякого предупреждения. Мои мышцы сжимаются, а ноги подкашиваются от сокрушительного оргазма.

Он поддерживает меня одной рукой, когда я падаю, и прижимается поцелуем к моей киске, от чего я снова взрываюсь.

Я задыхаюсь, когда говорю.

— Я бы поставила свою жизнь на то, что ты убьешь меня, раньше, чем когда-либо убьешь, чтобы защитить меня.

Он встает, и его рука обвивает мою талию, чтобы схватить меня за задницу, его пальцы властно впиваются в мою плоть.

— Присяжные еще не решили, что я собираюсь с тобой делать.

Мои глаза следят за его языком, который высунулся, чтобы слизать мои соки с его губ, а выражение в его глазах такое же хищное, как и всегда.

Я сдвигаю пиджак со смокингом с его плеч, и он позволяет мне это сделать, наши взгляды фиксируются друг на друге, пока я это делаю. Я слегка толкаю его, и он позволяет мне опустить себя в кресло за столом.

Его глаза оценивающе скользят по моему обнаженному телу, и впервые в жизни я не чувствую себя стесненной. Да и как можно,