А Зулейка… что ж, ее молоко не останется невостребованным – скоро от бремени должна разрешиться одна из султанских жен. И это будет настоящий шахзаде! Возможно, даже наследник и будущий султан. Не чета жалкому сыну жалкой наложницы. И кому же его кормить, как не Зулейке? Ведь все знают, что у нее лучшее молоко в Дар-ас-Саадет!

К тому же, если на то пошло, кадинэ из этих двух вообще только одна. Сын второй, той, у которой глаза словно у дикой кошки, зачат и рожден не от султана. Вернее, от султана, конечно же, но когда он еще султаном не был. А такие сыновья тем паче не могут быть наследниками, так сам Осман сказал.

Ну и что, что раньше иначе было? А теперь вот так будет, слово султана.

Хорошо бы они совсем забыли о времени и провозились еще немножко. Скоро сюда заглянет Черный Муса – он всегда сам обходит дворики западной части дворца как раз в это время, проверяет, все ли в порядке. А все знают, насколько суров и неподкупен Черный Муса. Он не спустит нахалкам неподобающего поведения, а Зулейка останется вроде как совсем ни при чем.

– Мейлишах, нам пора!

Зулейка подавила разочарованный вздох – похоже, кошачьеглазая тоже отлично осведомлена о привычках Черного Мусы. Что ж, не судьба.

Зулейка с поклоном приняла захныкавшего младенца, выпростала из глубокой горловины рубахи тугую грудь, потыкала твердым соском в маленький, обиженно сморщенный ротик. Малыш, хотя и был недокормлен недавно, уворачивался и грудь брать не хотел. Возбужденный присутствием матери и ее слезами, готовился заплакать и сам, морщил личико. Но Зулейка выкормила уже шестерых и не обращала внимания на капризы, а вернее, знала, как с ними бороться. Сдавив пальцами болезненно отозвавшуюся грудь, она прыснула белой струйкой прямо в раскрытый ротик младенца, уже собиравшегося разразиться обиженным криком. Младенец глотнул и кричать передумал, завертел головкой, нашаривая губами сосок. Нашел. Вцепился, довольный, зачмокал. Вот так-то лучше. Соси, пока можешь.

Пожалуй, стоит все-таки самой сказать Мусе. Лучше бы, конечно, ни при чем остаться, но нельзя же иметь все, а если выбирать между собственным невмешательством и возможностью удаления из Дар-ас-Саадет этих двух или хотя бы серьезным их наказанием – что ж, тут у Зулейки нет сомнений, чем и ради чего лучше пожертвовать. Пусть евнухи как следует разберутся с обнаглевшими наложницами, а то проходу честным кормилицам не стало. Особенно от этой, с кошачьими глазами, которая до сих пор, похоже, считает себя хасеки.

Скверные слухи про нее ходят по Дар-ас-Саадет, очень скверные. Про того ученика евнуха, например, что промедлил с ее поручением, а на следующий же день ногу сломал. Прямо-таки на ровном месте! Или про двух служанок из Изумрудного павильона, которых вдруг продали на сторону, словно опостылевших рабынь, внезапно так… А потом выяснилось, что они как раз перед этим плохо про нее говорили.

Или про ту наложницу, которая в прошлом году скинула…

Нет, напрямую, конечно, никто ничего не скажет, доказательств-то никаких… но чем быстрее эту жуткую Хадидже отправят из Топкапы куда подальше, тем будет лучше. И спокойнее. Для всех.

Зулейка зябко передернула плечами, хотя в беседке было совсем не холодно. Ну ее, эту бывшую фаворитку, слишком много о себе возомнившую. Незачем забивать голову неприятными мыслями, от которых может испортиться молоко. Лучше думать о чем-нибудь приятном. Например, о том, что с младенцем может случиться все, что угодно. Особенно с никому не нужным младенцем, чью мать отправили в гарем отверженных. Дети умирают часто и не всегда по понятным причинам, такова природа вещей. Аллах дал – он же и забрал обратно. У самой Зулейки из пяти выжили только двое, так почему бы и тут не случиться чему-то подобному? Мало ли… Заснул – и сон его оказался слишком глубок…

– Ты!

Зулейка вздрогнула, обернулась резко. Хадидже, бывшая фаворитка Османа, стояла совсем рядом, руку протянуть. И как только подкрасться сумела незамеченной да неуслышанной, шайтаново отродье?! Ведь вроде бы обе ушли давно и даже шаги их стихли, перестал шуршать песок, Зулейка краем уха прислушивалась на всякий случай. Но вот же – стоит! Сверкает злыми глазами, смотрит так, словно убить готова. А в глазах у нее будто расплавленный янтарь плещется, выплескивается наружу, обжигает… плохие глаза, такими только порчу и наводить.

– Я знаю таких, как ты. И знаю, о чем ты думаешь.

Вроде негромко говорит, но так, что мурашками по спине продирает. Змея тоже совсем негромко шипит в траве, маленькая, смертельно опасная змея, от укуса которой не спасет ни один лекарь.

– Но ведь и ты меня знаешь, правда? По глазам вижу, что знаешь.

Кто же не знает! Хотя лучше бы и не знать. Ох, не врали те слухи…

– Даже не пытайся, ясно? Даже не думай. Если что-то вдруг произойдет… ну, ты ведь меня понимаешь, да? Так вот, я не стану выяснять, виноват ли кто и не было ли это случайностью. Виноватой будешь ты. Именно ты, и только ты. Даже если это на самом деле будет всего лишь несчастным случаем. Так что в твоих интересах постараться, чтобы никаких таких случаев не случилось. В твоих жизненных интересах. Ты хорошо меня поняла? А иначе…

Маленькая рука атакующей коброй метнулась прямо в лицо Зулейке, застыла скрюченной птичьей лапой, нацелившись острыми алыми когтями в глаза, покачиваясь чуть из стороны в сторону, и словно в любой миг готовая атаковать снова, на этот раз уже всерьез. Зулейка обмерла. Она и хотела бы отшатнуться подальше, но дальше было уже некуда, она и так вжалась в решетчатую стенку беседки до боли в спине и невозможности вдохнуть. Она и хотела бы крикнуть или на помощь позвать, да не могла, горло перехватило от ужаса, и на миг показалось, что крашенная хной ладошка измазана кровью.

Как те ладони, что оставляют отпечатки на серых камнях дворцовых коридоров. Те, о которых шушукаются молодые служанки, хотя за одно упоминание о подобном положено десять плетей.

Жуткая рука отдернулась так же стремительно, как ранее метнулась к лицу, не дала рассмотреть толком, даже если бы Зулейке и хотелось. Но Зулейке хотелось лишь одного – чтобы и рука, и ее обладательница были от нее, Зулейки, как можно дальше.

– Вижу, ты меня поняла. Вот и умничка.

Страшная рука ободряюще похлопала Зулейку по плечу, отчего ту начало трясти крупной дрожью, словно она пересидела в ледяной купальне. Хадидже улыбнулась, и от этой хищной многообещающей улыбки Зулейка чуть не обмочилась, словно и сама была младенцем.

– Вот и хорошо.

Бывшая фаворитка султана развернулась так же стремительно, как делала все, скользнула к выходу из беседки. Под аркой остановилась, тронула рукой колонну будто в задумчивости. Если бы не овладевший ею ужас, Зулейка восхитилась бы подобной наглостью: Хадидже вела себя так, словно она по-прежнему остается хасеки и право имеет здесь находиться. Даже нет, иначе! Словно она валиде и истинная хозяйка Дар-ас-Саадет, вот как она себя вела. Она и руку-то на резную колонну положила совсем по-хозяйски! Будто никуда не торопится и может так простоять сколько угодно!