Когда официант убирает руку, белая салфетка немного сползает, и я замечаю этикетку.

– Это же то самое вино, – шепчу я Тео, как только официант уходит. – У Менье в подвале.

Тео поворачивается и смотрит на меня.

– Какое имя ты сейчас произнесла? – Его голос звучит неожиданно взволнованно.

– Семья Менье. Семья, о которой я тебе вчера рассказывала.

Тео понижает голос.

– Вчера я подал запрос на просмотр matrice cadastrale – это что-то вроде Земельного кадастра – для этого места. Оно принадлежит некоему Менье Вин СРЛА.

Я сижу с прямой спиной, все обретает четкость. Ощущение, будто тысячи крошечных уколов булавками пронизывают мою кожу.

– Да. Это они. Это семья, с которой Бен жил. – Я пытаюсь сообразить. – Почему Бен заинтересовался этим местом? Может быть, он просто писал на него обзор? Может, что-то такое?

– Он не писал на него обзор для меня. И я не уверен, что, будучи таким эксклюзивным, это место может освещаться в прессе.

Свет начинает тускнеть. Но как раз перед этим мое внимание привлекает фигура в толпе, странно знакомая, несмотря на маски, которые все носят. Я стараюсь поймать ее взглядом, но свет затухает, голоса становятся тише, и комната погружается во тьму.

Я слышу малейший шорох одежды людей, странное сопение, их вздохи. Кто-то кашляет, и во внезапно наступившей тишине это звучит оглушительно.

Затем бархатный занавес начинает открываться.

На черном фоне сцены стоит фигура. Кожа светится бледно-голубым. Лицо в тени. Абсолютно голая. Нет, не голая, это игра света – ее прелести прикрывают два лоскута материи. Она начинает танцевать. Музыка глубокая, пульсирующая – по-моему, что-то вроде джаза… в ней нет мелодии, но есть ритм. И девушка настолько чувствует ее, что кажется, будто музыка исходит от нее, как будто движения, которые она совершает, создают ее, а не следуют за ней. Танец странный, динамичный, почти угрожающий. Я разрываюсь между тем, чтобы смотреть и отводить глаза; что-то в нем заставляет чувствовать себя неуютно.

Появляются новые девушки, одетые – или раздетые – и тоже танцуют. Музыка становится все громче и громче, стучит до тех пор, пока не становится настолько оглушительной, что ее ритм напоминает биение собственного сердца в ушах. Под голубым светом, с двигающимися, колышущимися телами на сцене, я чувствую, словно нахожусь под водой, как будто контуры всего вокруг подрагивают и перетекают друг в друга. Я думаю о прошлой ночи. Может, что-то было в шампанском? Или это простой эффект освещения, музыки и темноты? Я бросаю взгляд на Тео. Он ерзает на своем месте рядом со мной; делает глоток шампанского, его глаза прикованы к сцене. Возбуждает ли происходящее? Или я? Внезапно я осознаю, как близко мы друг к другу, как сильно моя нога прижата к его ноге.

Следующий танец – просто две женщины: одна одета в облегающий черный костюм и галстук-бабочку, другая – в крошечное платье-комбинацию. Постепенно они снимают друг с друга одежду, до тех пор, пока не становится понятно, что без нее они почти идентичны. Зрители подаются вперед, впиваясь в них глазами.

Я наклоняюсь к Тео. Шепчу:

– Что это за место?

– Довольно эксклюзивный клуб, – бормочет он в ответ. – Его за глаза называют «Ла Петит Мор». Сюда не попасть без специальных визиток. Вроде той, что ты нашла в бумажнике Бена.

Снова тускнеет свет. В толпе воцаряется тишина. Еще одна почти обнаженная девушка – на этот раз в чем-то вроде головного убора из перьев, а не в маске – спускается с потолка на подвешенном блестящем обруче. Все ее движения ограничиваются обручем: она делает кувырок, что-то вроде сальто назад, позволяет себе упасть, а затем выныривает из-под обруча – зрители ахают.

Тео наклоняется ближе.

– Теперь осторожнее оглянись назад, – шепчет он. Его дыхание щекочет мне ухо. Я начинаю оборачиваться. – Да нет, так, аккуратнее.

Боже, он такой высокомерный. Но я делаю, как он велел. Время от времени бросаю украдкой взгляды за спину. И когда я поворачиваюсь, то замечаю ряд кабинок, скрытых сзади в темноте, и те, кто в них сидит, огорожены от взглядов рядовых гостей бархатными шторами и вереницей официантов, несущих бутылки шампанского и подносы с канапе. Время от времени кто-то входит и выходит, и, кажется, всегда это какой-нибудь мужчина. Примерно одного типажа и возраста: элегантные, в костюмах, в масках, от них веет богатством и важностью.

Тео наклоняется, будто шепчет еще одну сладкую ерунду.

– Ты заметила?

– Что все они мужчины?

– Да. И как часто один из них проходит вон через ту маленькую дверь.

– Я слежу за направлением его взгляда.

– Но сейчас я бы не смотрел, – бормочет он. – Иначе мы начнем привлекать внимание.

Я снова смотрю на сцену. Девушка сошла с обруча. Она улыбается зрителям, окидывая всех взглядом. Когда она доходит до меня, она останавливается. Мне не показалось: она замирает. И тогда я чувствую, как меня накрывает волнение. Острая каштановая челка, рост, даже маленькая родинка под ее левым глазом, которую я вижу сейчас в свете прожектора. Я знаю ее.

СОФИ

Пентхаус

Они гуськом входят в квартиру. Ник, Антуан, Мими. Рассаживаются на диване так же, как и прошлой ночью.

Внезапно, когда я оглядываю комнату, на меня накатывают воспоминания. Он взял меня стоя у этой стены. На том коврике у камина. Я оседлала его на этом кресле.

Здесь, с ним, квартира казалась теплой, полной жизни, звука и страсти.

Мы были осторожны в первый и во второй раз. Но страсть лишает тебя разума. Оказывается, на удивление легко завести любовника, который живет в том же доме, что и вы и ваш муж, особенно, когда ваш муж так часто отлучается по делам. Вскоре нас уже было не удержать. Мы проверяли границы возможного, немного пугая самих себя. Как будто мы хотели быть пойманными. Всплеск адреналина, дикий страх – ощущения, усиливающие сексуальное возбуждение. Казалось, одно усиливало другое, как приток какого-то наркотика. Я так долго вела себя прилично.

Несколько раз все происходило здесь, в квартире. Однажды мы занимались оральным сексом на старой лестнице для прислуги, мои руки, опытные, жадные, скользнули в его брюки. Прачечная в cave, напротив стиральной машины, которая с гудением завершала свой цикл.

Потом, иногда, когда мы лежали вместе, он рассказывал о своем прошлом. О своей любви к матери, о его сильной обиде на нее за то, что она оставила его в таком юном возрасте. И впервые я увидела в нем нечто незащищенное и хрупкое, скрытое за всем его обаянием. Я узнала в нем свое собственное одиночество. Иногда казалось, что он просто хотел, чтобы его обняли. Чтобы я погладила его по волосам.

Я закрываю глаза. Успокаиваю себя глотком вина. Отгоняю воспоминания.

– Итак, – говорю я своим пасынкам. – Давайте начнем.